Читать интересную книгу Убитый манекен : сборник - Станислас-Андре Стееман

Подавив в себе чувство жалости, мсье Вецс спросил:

— Вы его узнали?.. Говорите… Кто он?..

Лицо Ясинского было залито кровью, и ему пришлось начинать фразу трижды, чтобы его поняли:

— До… Доло…

— Фредди Доло? — переспросил мсье Венс.

Хотя он знал ответ заранее, ему было трудно в это поверить.

Задыхаясь, Ясинский выдавил из себя:

— Нет… Мартен Доло!

И его голова снова упала на землю.

Он больше никогда не будет спорить о ставках…

— Мисью Венс телял сто банкнот! — сокрушенно произнес Чу-Чи вместо надгробной речи, как всегда обнаруживая трезвый взгляд на вещи.

XVIII

Меньше чем через два часа, около полуночи, в квартиру, занимаемую Омером Анжо, позвонили.

Один длинный и два коротких звонка.

Затем посетитель подождал, отбрасывая на створку двери искаженную тень.

Человек беспрепятственно вошел в здание и, выкрикнув вымышленное имя, устремился вверх по лестнице, никого не встретив. Он не знал, в какую дверь звонить, но визитная карточка под слюдяной пластинкой скоро указала ему на то, что он искал.

Дом был сгрлнно безмолвен. Только приглушенные крики проголодавшегося младенца доносились откуда-то сверху.

В конце концов дверь на третьем этаже чуть приоткрылась.

— Что такое? Кто там?

— Я! — откликнулся человек.

Цепочка мешала распахнуть дверь настежь.

Находившийся за этим заграждением Анжо, на котором был домашний халат, попятился.

— Ты?.. Что тебе нужно?..

— Я хочу рассчитаться, — ответил посетитель, — другими словами, вернуть тебе долг.

— Кто тебе сказал, что я дома?

— Сорока на хвосте принесла.

Анжо поколебался, а затем произнес:

— Заходи в другой раз. Я не могу тебя сейчас принять…

— Почему? Ты не один? Может быть, боишься?

Анжо пожал своими широкими плечами ярмарочного борца.

— И не таких видали! Дело в том, что я подцепил насморк, иначе я был бы в «Вулкане»…

Человек усмехнулся:

— Я не боюсь заразиться! — Резким движением он сорвал дверную цепочку. — Ну, посторонись…

Анжо отошел.

— Иди вперед! — недовольно пробурчал он. — Вторая дверь налево… и не обращай внимания на пыль! Когда ты вернешь мне деньги, я куплю себе пылесос.

Не реагируя на его слова, посетитель прошел в богато обставленную, но отличавшуюся на редкость дурным вкусом комнату: ренессанс с примесью Людовика XVI и возвратами к эпохе Директории.

Когда он обернулся, Анжо уже укрылся за золотисто-зеленым письменным столом, за которым он работал не более двух раз в год. (Омер Анжо был корсиканцем.)

— Что с тобой стряслось? — поинтересовался он шутливым тоном*— Получил наследство от дяди, отправил тетку на тот свет?

Гость не удостоил его ответом. Он достал из кармана тяжелый конверт, который швырнул на бювар такого же зеленого цвета, что и покрытие ломберного стола.

— Считай! И лучше вслух! — сказал он.

Конверт не был запечатан. Анжо достаточно было его перевернуть, чтобы из него, как из рога изобилия, посыпалось его содержимое. Это были настоящие банкноты, ничего не скажешь, — с профилем Марианны, водяными знаками и всем прочим.

— Ну, давай! — подбодрил посетитель с лукавой нежностью отца, балующего своих детей и купившего им на Рождество механическую лошадку. — Считай и пересчитывай!

Анжо все еще опасался. Выдвинув ящик письменного стола, он достал оттуда заряженный браунинг.

— Без шуток, а? — напомнил он. — Иначе я пристрелю тебя в два счета!

Посетитель одобрительно кивнул головой:

— Ну прямо, как я! Оставь пушку, а я оставлю свой стилет…

Послюнявив большой палец, Анжо принялся пересчитывать купюры.

— Два… Три…

— Здесь десять пачек, — заметил посетитель. — Десять пачек по десять десятитысячных банкнот.

— Шесть… Семь… — продолжал Анжо. — Никогда бы не подумал.

— Всякое бывает! Ты не проверяешь содержимое пачек?

Анжо мотнул головой и сказал:

— Нет. Я… я доверяю!

Дело в том, что он начал догадываться: запахло жареным, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вызвать полицию.

— Ты меня удивляешь! — сказал посетитель, по-прежнему сохраняя невозмутимость. Он позволил себе только короткое движение подбородком, показывая на купюры, разбросанные на письменном столе. — Лучше бы убрать это! Не стоит искушать служанок. — Он протянул руку к бронзовой статуэтке. — Прекрасная вещица!.. Может, пропустим по одной?..

— Конечно! — пробормотал Анжо, складывая купюры.

— Послушай! Ты слышала? — спросил мсье Дюран.

— Да, — солгала мадам Дюран. — Что это?

— Не знаю! — сказал мсье Дюран, подходя к окну.

На другой день он объяснял полиции, что они живут «как раз напротив», что они играли с мадам Дюран в рамс, и потому…

Но в тот момент он не понял: он глядел куда-то вниз, на улицу.

— Должно быть, лопнула шина…

Но это была не шина, и когда поднял глаза, то ему вдруг показалось, что он сидит в зале кинотеатра.

На третьем этаже дома номер тридцать два окно было освещено наподобие киноэкрана и, словно на экране, там, за багровыми занавесками, беспорядочно жестикулировали два силуэта.

— Амелия, иди сюда скорее! — крикнул мсье Дюран.

Но Амелия, занятая подделкой счетов своего супруга, пропустила самое интересное: разбившееся оконное стекло, второй выстрел, звук которого приглушили толстые стены, и потом этот стремительный темп произошедшего, с каким в кино обычно появляется надпись «конец».

Внизу, на улице, полицейский Грифф замер на месте и тоже прислушался, затем опять двинулся вперед с левой ноги, бормоча что-то себе под нос.

Вероятно, ему послышалось: ничего серьезного никогда не случалось в этом квартале…

Гость поднялся, по-прежнему не выпуская из руки бронзовую статуэтку. (Как уточнят позднее эксперты, это была копия статуи «Юго-западный ветер», подлинник которой находится в Лувре.)

— Я же тебе сказал, что пришел для того, чтобы рассчитаться, — сказал он с ненавистью.

Затем он бросил статуэтку рядом с телом, забрал деньги и конверт, в котором они лежали, и стал шарить в выдвижных ящиках.

«Минутку!» — подумал полицейский Грифф. Он был уверен в остроте своего слуха, как был уверен в верности мадам Грифф. Достигнув угла улицы, он, запрокинув голову, двинулся назад, к дому номер тридцать два…

Он уже подходил, когда из него пулей выскочил человек, на секунду остановился в нерешительности, затем направился прямиком к нему и решительно отпихнул его в сторону.

Это возмутило Гриффа.

— Эй, вы!.. Надо смотреть, куда идете! Может быть, извинитесь?

Человек резко остановился и произнес:

— Я никогда не приношу извинений фараонам!

Главное, каким тоном произносятся слова. Полицейский Грифф, который гордился тем, что разбирается в жизни, почувствовал, как все в нем перевернулось, будто его резанули по-живому.

— Ну, погоди! — сказал он. — Я научу тебя вежливости!

Но человек не дал ему времени взяться, за дубинку.

— Позвольте научить вас сперва боксу, — сказал он вкрадчиво. И ударом правой снизу вверх послал полицейского Гриффа в водоотводную канаву.

XIX

Из ежедневных газет:

«Дело д’Ау получает новое развитие.

Еще две жертвы: господин Ясинский и господин Анжо были убиты этой ночью с интервалом в два часа».

XX

Квартира Днжо, залитая резким утренним светом, казалось, уменьшилась в размерах, так много в ней было людей. Там находились торжественные и важные работники прокуратуры, суетливые и бесцеремонные фотографы, эксперты, осуществляющие экспертизу, инспекторы, осуществляющие инспекцию… Короче говоря, классический аппарат всякого судебного расследования. Люди окликали друг друга из комнаты в комнату, обращались друг к другу в упор, вопросы опережали ответы. «Позовите эту светскую даму, а вы постарайтесь очистить помещение от журналистов». «Господи, кто стрелял?» — «Никто!.. Это магниевая вспышка, да еще господин следователь постоянно кашляет, у него всегда были слабые бронхи (бронхи или слизистая?)».

Среди этого столпотворения Анжо оставался лежать там, где его обнаружили, с нанесенными стилетом ранами и черепом, проломленным «тупым предметом» — крылатое воплощение юго-западного ветра валялось возле его неподвижной руки.

Оставалось надеяться, что его душа уже совершила великое путешествие…

Между двумя приступами кашля следователь окликнул судебно-медицинского эксперта, который осматривал труп:

— Ну что, доктор?.. Ваше мнение?

Эксперт тоже кашлянул, но не в силу необходимости, а, скорее, из чувства солидарности, и сказал: