Читать интересную книгу Личные обстоятельства - Беппе Фенольо

— Мильтон, старый проныра, ты помнишь Неиве?

— Еще бы. Но потом ты ушел. Из-за Пьера, что ли?

— Ошибаешься, — ответил Пако. — Все считают, будто я смотался из-за Пьера, только это не так. Мне не нравился Неиве.

— А мне ничего.

— Не дай бог. Под конец я уже готов был на стену лезть, сон потерял. Пускай я это внушил себе, но мне не нравились окрестности, раздражало, что Неиве состоит из двух поселков, что посредине проходит железная дорога! Под конец даже звон тамошних колоколов, отбивающих время, и тот стал для меня невыносимым.

— А как ты теперь, у красных?

— Вроде неплохо. Но красный ты или голубой, не в этом главное, главное — отправить на тот свет всех чернорубашечников, всех до последнего.

— Правильно, — согласился Мильтон. — Ты не скажешь, у Омбре есть пленный фашист?

Пако покачал головой.

— Закури английскую, — предложил Мильтон, протягивая ему пачку.

— С удовольствием. Почему бы не выкурить одну для пробы? Когда я был у голубых, англичане еще не сбрасывали посылок.

— Это правда, что Омбре нет?

— Он за рекой. Легкие сигаретки, бабские.

— Да. Значит, у вас нет пленного?

— Ты опоздал на один день, — шепотом ответил Пако.

Мильтон беспомощно улыбнулся.

— Лучше бы ты мне этого не говорил, Пако. А кто он был?

— Капрал из дивизии «Литторио»{[15]}.

— То, что нужно.

— Дылда. Ломбардец. Ты ищешь пленного на обмен? Кого из ваших взяли?

— Джордже, — сказал Мильтон. — Нашего товарища из Манго. Может, ты его помнишь. Красивый парень, блондин, аккуратный…

— Кажется, был такой.

Мильтон опустил голову и поправил карабин на плече.

— Только вчера, — шепнул Пако, — только вчера мы его отправили.

Они вышли на гумно. Те четверо или пятеро, что недавно были там, исчезли неизвестно куда; собака рванулась на цепи с хрипом удавленника. Было невероятно темно, и дул бешеный ветер, завиваясь вихрем, как будто вертелся, ловя себя за хвост.

Пако решил проводить Мильтона до дороги и потом еще немного.

— Я всегда считал: побольше бы таких голубых, как ты, — сказал он.

Они вышли на дорогу.

— Хочешь знать, как он умер? — спросил Пако.

— Нет, мне достаточно знать, что он мертв.

— В этом можешь не сомневаться.

— Твоя работа?

— Нет, я его только проводил. В лесок, которого отсюда не видать. И тут же обратно. О таких делах люди молчат, правильно?

— Правильно.

— Он кричал. Знаешь, что он кричал? Да здравствует дуче!

— Его воля, — сказал Мильтон.

Дождя не было, но в объятиях ветра взъерошенные акации отряхивались от капель, резко, едва ли не с вызовом. Мильтона и Пако била дрожь. Массивная известковая скала чуть белела в темноте.

Пако понял — Мильтон проглотит все, что он расскажет, и начал:

— Целое утро вчера я только и слышал от него, что про эту сволочь дуче. Пленный был на моем попечении. Часов в десять Омбре послал мотоцикл за священником из Беневелло. Видите ли, капралу понадобился священник. Да, кстати, этот пастырь из Беневелло вчера утром меня рассмешил, а сейчас я посмешу тебя. Вылезает он из коляски — и бегом к Омбре: «Все, хватит, можно подумать, что на мне свет клином сошелся и, кроме меня, некому исповедовать приговоренных вами к смерти! Сделайте милость, обращайтесь в следующий раз к моему коллеге из Роддино. Во-первых, он моложе меня, да и живет поближе, а во-вторых, лучше делать это по очереди, через раз, поймите, Христа ради».

Мильтон не засмеялся, и Пако продолжал:

— Слушай дальше. Священник и капрал уединяются на лестнице, которая в подвал ведет. Я и еще один наш, Джулио его зовут, стоим наверху наготове, чтобы пленный не выкинул какого-нибудь фокуса. Но из того, что они говорили, мы ничего не понимали. Минут через десять они поднимаются назад, и на последней ступеньке священник ему говорит: «Я уладил твои отношения с богом, а с людьми, увы, не могу», — и сматывается. Мы остаемся втроем — я, Джулио и капрал. Капрал дрожит, но не очень. «Чего мы ждем?» — спрашивает. А я ему: «Твое время еще не подошло». — «Ты хочешь сказать, что сегодня этого не будет?» — «Будет, только не сразу». Тогда он с размаху плюхается посреди двора в самую грязь, обхватывает голову руками. Я ему говорю: «Может, хочешь написать письмо, чтобы передать священнику, пока он не уехал…» А он в ответ: «А кому мне писать? Я ведь сын шлюхи и невидимки. Или хочешь, чтобы я написал президенту подкидышей?» Тут Джулио вставляет словечко: «Я вижу, в этой вашей республике полным-полно ничьих детей». После этого Джулио говорит, что должен на пять минут уйти по делам, и уходит, оставив мне оружие. «В сортир приспичило», замечает капрал, не глядя ему вслед. «А тебе не надо?» — спрашиваю. «Может, и надо, только стоит ли?» — «Ну, выкури тогда сигаретку», — говорю и протягиваю ему пачку, но он отказывается. «Я не курю. Ты не поверишь, но я некурящий». — «Да закури. Они некрепкие, вполне приличные сигареты». — «Нет, я некурящий, если я закурю, буду кашлять — не остановишь. А я хочу кричать. Только это мне и остается». — «Кричать? Сейчас?» — «Не сейчас, а когда подойдет мое время». — «Кричи сколько хочешь», — говорю. «Я буду кричать: да здравствует дуче!» — предупреждает он. «Да кричи что хочешь, — говорю, — нам все равно. Только подумай, чего зря горло драть? Твой дуче — большой трус». — «Врешь, — заявляет он, — дуче — великий герой, самый великий. Это вы, вы большие трусы. И мы, его солдаты, тоже трусы. Если бы мы не были такими трусами, если бы не думали только о собственной шкуре, мы бы уже всех вас перебили, наше знамя уже развевалось бы над последним из ваших холмов. Но дуче ты не тронь, он самый великий герой, и я умру со словами: да здравствует дуче!» А я ему: «Сказал тебе, можешь кричать что хочешь, но повторяю: по-моему, ты это зря. Я уверен, ты умрешь гораздо лучше, чем он, когда придет его час. И это будет скоро, если на свете есть справедливость». А он мне: «Я тебе повторяю, что дуче самый великий герой, невиданный герой, а мы, итальянцы, мы все, и вы, и мы, слизняки, недостойные его». А я ему: «Учитывая твое положение, не хочу с тобой спорить. Но твой дуче самый великий трус, невиданный трус. Я прочел это у него на лице. Как-то мне в руки попала газета. У вас тогда все в порядке было, и полстраницы в газете занимала его фотография. Я ее битый час изучал. Так вот, я прочел это у него на лице, И если я так упорствую, то потому только, что не хочу, чтобы ты зря горло драл, крича перед смертью: да здравствует он. Для меня это ясно как божий день. Когда придет его очередь, как пришла твоя, он не сумеет умереть как мужчина. И даже как женщина. Он сдохнет, как свинья, для меня это ясно. Потому что он отъявленный трус». — «Да здравствует дуче», — говорит он мне, но не громко, по-прежнему сжимая голову руками. Я не теряю терпения и стою на своем: «Он грандиозный трус. Тот из вас, кто умрет, как последний слизняк, все равно по сравнению с ним умрет, как бог. Потому что твой дуче — колоссальный трус. Самый трусливый итальянец, какого видела Италия, с тех пор как она существует, и равного которому никогда не будет в ней, даже если она просуществует миллион лет». — «Да здравствует дуче», — повторяет он, и опять вполголоса. Потом вернулся Джулио и сказал мне: «Говорят, надо кончать». И я — капралу: «Вставай». — «Ясное дело, — соглашается он, — нечего рассиживаться на солнце». А ты заметь, дождь лил как из ведра.

Они остановились недалеко от мостика.

— Дальше меня не провожай, — сказал Мильтон. — Одно противно: снова купаться в грязи, будто свинья.

— С какой радости?

— Мост. Он же заминирован… Разве нет?

— Заминирован? Откуда у нас взрывчатка? А что ты думаешь делать теперь?

— Вернусь к своим.

— Что ты сделаешь для своего товарища? Мильтон ответил, чуть помедлив.

Пако громко вздохнул.

— Да, но где искать? Скажи, где ты собираешься попытать счастья? В Альбе, Асти или Канелли?

— Асти слишком далеко. Альба — мой дом, и если мне не повезет… я даже боюсь думать об этом. Фашисты устроили бы процессию, гнали людей смотреть на меня. Ну а вдруг я наломаю дров, вдруг мне придется стрелять, чтобы уйти, тогда у них есть Джордже, на котором можно тут же отыграться.

— Остается Канелли, — сказал Пако, — но в Канелли стоят одни санмарковцы. Худшей лужи для рыбалки не найти, ты ведь знаешь, что такое дивизия «Сан-Марко».

— Со спины все люди одинаковые.

8

Около десяти вечера Мильтон, вместо того чтобы быть в Треизо, где его ждал Лео, сидел в лачуге, затерявшейся в складках необъятного холма, обращенного другим склоном к Санто-Стефано: ходьбы до Треизо отсюда было два часа.

В темноте он отыскал дом на ощупь, а ведь он прекрасно его знал. Домишко был приземистый и покосившийся, будто получил шлепок по крыше да так с тех пор и не оправился. Был он того же серого цвета, что туф в балке, окна разбиты и почти все до единого зашиты досками, гнилыми от непогоды, деревянное крылечко тоже прогнило и залатано жестью, вырезанной из банок, в которых продается керосин. Один угол обвалился, обломки громоздились вокруг ствола дикой черешни. Если что и могло радовать добротностью в этом доме, так это кровля, настеленная наново, однако на общем фоке она выглядела как красная гвоздика в волосах старой карги.