и операция – поможет ли? Женька испытующе уставилась на врача. Тот поспешно отвёл глаза.
Не поможет, – поняла Женька. – Они для себя её сделать хотят, совесть свою очистить, мы, мол, сделали всё что могли.
Женька вышла из палаты и размашистым шагом направилась к главврачу.
– Хочу дочку забрать, под расписку. Пущай дома умирает, – заявила Женька разгневанному главврачу. – Вылечить не можете, сами сказали. А мучить девчонку не дам. Видно, так бог судил… Я уж вещи её собрала, выписывайте, сказала!
Глава 7. Чай с брусникой
Бабушкин подарок
Олька не умерла. Мучилась «мигренями» до конца лета, а осенью боль вроде бы поутихла. Женька не верила дочери, приступала с расспросами: «Болит голова, ай нет? Не пойму я тебя. Ты мне прямо говори, не виляй»
– Да я не пойму… Голова странная какая-то, – жаловалась матери Олька. – Внутри будто котёнок коготками царапает. И ночью царапает, и днём, тихонечко так, почти не больно, но я всё время это чувствую. И всё время думаю, почему меня из больницы выписали, лечить не захотели. Ведь не прошла голова-то, а меня всё равно выписали.
– Думает она… А не надо думать! Завари лучше бабушкиного чайку, – советовала дочери Женька.
В тот памятный день, когда она отвезла матери «заклятые» чёрным магом наволочки и простыни, Женька по дороге домой развязала материн узелок и развеяла по ветру его содержимое. Мелиссу, бруснику и девясил она купила в аптеке, в красивых картонных коробочках. Вместо брусничного листа взяла сушеных ягод (помочь всё равно не поможет, а в чашке ягодки красиво смотрятся, Олька рада будет). Женька высыпала содержимое коробочек в Антонидин мешочек и теперь спокойно смотрела, как Олька пьёт травяной душистый чай с плавающими в нём красными шариками брусники. Пускай пьёт, с ягодками-то вкуснее… Похоже, чай и впрямь помогает – за голову руками не хватается, и улыбаться стала… А летом от боли кривилась, сама себе не рада, прям беда-бедовская!
В школу Олька не ходила. К ней забегали подруги – «Оль, когда тебя выпишут-то?» – «Не знаю. Врач говорит, пока рано». Приходили школьные учителя, предлагали даже подготовить Ольку в институт – заниматься по школьной программе, «чтоб ничего не забылось».
– Спасибо, только мне врач не разрешает заниматься, говорит, когда голова пройдёт, тогда можно будет. Я обязательно приду. Обязательно! – благодарила их Олька, польщённая таким вниманием. Теперь она и сама верила – пройдёт. Ведь с каждым днём ей становилось легче. Не иначе, бабушкин чай помог… Милая бабушка Тоня! Милая…
Бабушка Тоня
Через полгода боль наконец отступила, котёнок больше не скрёбся в голове острыми коготками, затих, исчез. Олька и не вспоминала об этом. И в институт поступила, правда, не в юридический, а в медицинский – через год, как и обещал врач. А вот Антонида за этот год сдала: исхудала, почернела, на руках синяками набухли узластые вены…Заметней всего изменились глаза, из которых ушла жизнь – словно иссякла незримая сила, некая субстанция, питавшая Антонидину душу.
Впрочем, всё было как всегда: Антонида вставала, едва рассветёт, доила корову, провожала её в стадо, кормила кур, возилась в огороде. Только разговоров по душам с Женькой больше не вела.
– Тебе ить нековды со мной сидеть, иди уж… – говорила Тоня дочери. В материных глазах Женьке виделась – любовь. И ещё что-то, может сожаление, может боль – Женька не могла разглядеть.
– Чего смотришь-то? Ты иттить хотела, вот и иди, – буркала мать, отворачиваясь. Показалось, думала Женька.
И в деревне уже ни с кем Антонида не схлёстывалась, как бывало. Поутихла, присмирела. Смотрела выцветшими глазами на Женьку (один глаз серый, а другой светло-карий), а в глазах тоска…
Ночевала Женька всегда на сеновале и никогда в избе, даже когда холодно было спать. Со страхом смотрела на снежно-белые простыни, которые побывали в руках чёрного мага. Обыкновенные простыни, крахмальные, хрустящие, пахнущие свежестью. Ничего в них нет – такого.
А вот выходит – есть! Выздоровела Олька-то! Ходит как ни в чём не бывало, зубоскальничает, мать просмеивает. Женька с ней вместе смеётся, на Олькины подковырки не обижается. Голова-то больше не болит у Ольки, а врачи резать хотели…
У самой Женьки тоже жизнь наладилась – мужик теперь есть у Женьки! Зимой с ним познакомилась, сумки от магазина до дома донёс, оказалось, он в соседнем подъезде живёт… Весной расписались, Женька в загсе стеснялась, краснела как маков цвет, возраст уж не тот, а она в платье свадебном, цветы приколоты… Ездила в деревню к матери – мужем хвасталась.
– Ну-к, что ж, живите, коли вам охота, – нехотя, словно бы через силу сказала Антонида «молодым». Поздравила, называется, – с законным браком. Валерку от таких слов аж передёрнуло, и Женька наступила ему на ногу – молчи!
Умерла Антонида в том же году, зимой. Вечером легла спать, а утром не проснулась. Соседка в полдень услышала, как орёт в хлеву голодная не доенная Тонина корова, торкнулась в избу – и отступила испуганно: «Тонька?! Никак, померла?»
И пошла по деревне молва: ведьма умерла. Одна умирала, силу свою передать никому не успела, слава те, Господи. Избавились! Ослобонил Господь, внял молитвам…
Глава 8. Уроки выживания
Раздел имущества
Избу поделили на троих. Женьке досталась не треть даже – пять половиц за перегородкой, где стоял стол (больше ничего не помещалось) и висела в «красном» углу иконка, с лампадкой и красиво вышитым рушником, Гальке с Колькой – жилая половина. Оба были согласны с Женькой, что её часть меньше, но не ломать же стенку!
«Себе горницу взяли, а мне где спать? На лавке? А Ольке моей – где?» – возмущалась Женька, но сделать ничего не смогла. Галя с Николаем устроились на своей половине «с размахом», разгораживать пополам не стали, отгородились от Женьки дверью (стенка фанерная, зато дверь новая, замок блестящий, с той стороны крючок, чтоб Женьке неповадно было) и зажили припеваючи: у них была кровать, диван, стол, этажерка и материн сундук. У Женьки – голые доски и самодельный грубый стол с двумя деревянными лавками.
Николай в Деулине появлялся редко, и Галя жила просторно – одна в избе. Дверь на свою половину держала запертой. От родной сестры запиралась! На Женькины «провокации» не реагировала, молчала, словно Женьки тут не было. После смерти матери Галя с Николаем сдружились ещё крепче. И отгородились от Женьки каменной стеной молчания.
В том же году Николай купил