В Вене оказалось еще холоднее, чем в Париже. Жану Вена показалась чем-то вроде ада, только без адского пламени. Она была чужой и холодной для него. Пища была непривычная, язык грубый. К тому же публика здесь была скупа на похвалы. Кафе было новое, оркестр французский; сезон еще не начался.
Но вот, наконец, он начался, и Жан, который медлил с завивкой волос, отправился к парикмахеру и изъявил ему свои желания.
Он снял комнату на Вильгельмштрассе. Ему не нравилась его квартирная хозяйка. Он получал обед в кафе после работы; это часто бывало не раньше двух часов ночи. Поэтому пища была весьма нужна как подкрепление на вечер, и так как, натурально, скудного жалованья Жана не хватало на удовлетворение всех его нужд, то квартирная хозяйка страдала.
Ей очень нравился «герр Виктуар». Он обладал приятной внешностью, он был молод и пылок и, несомненно, смелый и сильный мужчина. Она все же постаралась объяснить ему, сколько ей причитается с него крон в неделю.
Жан рассмеялся, и так как у нее была красивая фигура, розовые щеки и голубые глаза, он смело поцеловал ее, и с тех пор стал получать долю хозяйских сосисок, хлебцев и кофе.
«Что за страна! – говорил он себе. – Сосиски и пиво. Боже мой, что за страна!»
Он был непритворно, искренне благодарен судьбе, когда наступила теплая погода и стаял снег. Он много сидел в своей маленькой комнате и играл для себя. Его глаза были закрыты, его душа трепетала, упиваясь звуками.
Иногда прохожие на узенькой улице останавливались и слушали. Впоследствии, когда он приобрел славу, эти люди обычно рассказывали о вечерах, когда они слушали в открытое окно, как играл маэстро, а они будто бы предсказывали ему его блестящее будущее.
В ту пору, о которой мы рассказываем, Жану было двадцать четыре года; он был никому не известным ничтожеством и не имел ни гроша.
Он познакомился с одной девушкой. Она была очень красива, очень маленького роста, но очень миловидна и, как на диво, очень добра. Ее звали Анна, имя, которое Жан переделал в Аннет. Ей было девятнадцать лет, и она зарабатывала на жизнь, обучая танцам в маленьком дансинге в северной части города.
Однажды умер видный член правления компании, которой служил Жан, и кафе отметило это тем, что закрылось на один день. Таким образом, у Жана оказался свободный вечер. Он почтил своим посещением маленький дансинг и там встретил Аннет.
Она танцевала в паре с каким-то огромным уланом, в мундире и ботфортах; у него была внушительная внешность – нахмуренное лицо и грозные усы.
Жан, вальсируя с пылкой дамой лет сорока, загляделся на пикантное личико и маленькие ножки Аннет и забыл обо всем. Музыка замедлилась, но Жан и его партнерша не приняли этого во внимание и в результате столкнулись с уланом и прекрасной незнакомкой. Жан рассыпался в извинениях, в ответ на что улан громко расхохотался и обозвал Жана «свиньей», прибавив к этому еще слово «маленькая».
Жан был ростом в пять футов и девять дюймов; правда, он был так строен, что казался выше. Он затрясся от ярости, услышав оскорбление от улана, и ответил ему самыми жестокими колкостями, одну из которых он вспомнил уже через полчаса.
Солдат так обиделся, что промолчал на жестокие упреки Аннет. Затем он увидел, как Жан склонился к ней, развязно улыбаясь, и увел ее.
Она была родом из Румынии, из Бухареста, где жизнь течет стремительно, а кровь горяча. Зеленые глаза Жана, его смелость в ухаживании, его мальчишеский пыл, его необычайно высокое мнение о себе, – все это сразу ее привлекло к нему. Только его рыжая грива стояла между ними помехой. Аннет заявила, что она придает ему смешной вид, и целых два дня затем он с ней не разговаривал. Затем она раскаялась и в знак покаяния поцеловала его в первый раз. Затем засыпала поцелуями всего его, даже красные волосы. Они говорили на языке полиглотов: Аннет – на скверном французском, Жан – жестоко коверкая немецкий. Но разве различие языков служило когда-нибудь для влюбленных препятствием?
Аннет жила в соседней со скромным жилищем Жана улице. Она так же, как и он, должна была старательно считать свои кроны. Однако она великолепно изворачивалась по части своих туалетов, которыми Жан глубоко восхищался. Он любил Аннет так сильно, как только он мог в те времена кого-нибудь любить; он был почти всецело занят своей работой, своим будущим и самим собой, и его сердечные возможности были очень ограничены. Аннет немного ему помогала. В его выходные дни она иногда доставала ему приглашения поиграть на скромных танцевальных вечерах. После этого деньги, которые он зарабатывал, они обычно тратили вместе. О женитьбе Жан никогда не думал; она совсем не входила в его планы. Ему было присуще, хотя и не очень острое, но все же твердо вкоренившееся сознание необходимости приданого. Женитьба без этого казалась ему чем-то вроде святотатства. Аннет часто задумывалась о браке, в особенности, когда Жан бывал страстен или когда он, склонив голову к ней на колени, декламировал стихи своим чарующим голосом. Она питала смутную надежду, что, если он заработает достаточно денег и не будет стеснен в средствах, он захочет жениться и иметь свой дом. Однажды она радостно, войдя к нему в комнату, сообщила, что у нее есть большая новость для него.
– Кто-нибудь из этих тупиц слышал меня и разобрал, наконец, что я умею играть? – нетерпеливо спросил Жан.
Он даже не подумал, что ее следует обнять, раньше чем узнать, в чем дело. Она передала ему приглашение на вечер куда-то за город.
– Ехать в деревню? – сказал он. – Я ненавижу деревню. Для чего я туда поеду?
– Там будут танцы, – объяснила Аннет, – будет большой, светский бал в замке, и ты будешь играть и дирижировать оркестром. Тебе заплатят сто крон, как говорил господин Готшалк. Это очень знатный дом. Эти Ландберги живут далеко от станции. Вы все поедете в фургоне, а для инструментов будет отдельный возок.
– Хорошо, поеду, – сказал Жан великодушно. Господин Готшалк был патроном Аннет; у него был свой оркестр, который он посылал на вечера.
Когда его самого куда-нибудь вызывали, он приглашал Жана играть первую скрипку и заменять его.
В четверг вечером Жан тщательно нарядился и, учитывая те несомненные блага, которые он завтра должен будет получить за свою работу, беспечно обновил свою завивку.
Он нашел фургон битком набитым и предусмотрительно решил возвращаться обратно на повозке вместе с литаврами и барабанами. Замок привел его в восхищение. Он также оценил ужин. Конечно, он играл чудесно, хотя никто не обратил на него должного внимания; точнее, внимание обратили, только не на его игру, а на его прическу.
Было очень поздно, когда танцы кончились, почти четыре часа.