каждое движение ученого говорило им так много, что они не успевали запомнить все. Теперь непосредственный контакт становился вредным — приходилось поддерживать разговор.
— Вы говорите, западный ученый?
— Да.
— Его фамилия Абрахамс?
— Да.
Только сейчас Воинов понял, что его спрашивают о том, что известно немногим специалистам. Он поднял на Питера удивленные глаза и спросил:
— А вы знаете этого человека?
— А как же! Это мой хороший приятель, кстати, тоже из Претории. Сейчас он во Франции. Говорят, что космолет «Лютеция» был спасен Абрахамсом…
Да, Воинов знал эту трагическую историю, одну из немногих историй, когда для спасения людей пришлось обратиться к абстрактным понятиям, абстрактным рассуждениям, почти философским догадкам. Сколько их еще будет, этих неожиданных космических открытий, которые не раз заставят ученых изменить свои представления о пространстве и времени! Космическая бездна слишком огромна, чтобы быть вместилищем простых загадок.
— О доктор, вы фантазер и романтик!
Фрона подарила одну из тех обворожительных улыбок, которые принесли ей славу первой красавицы.
— В моей науке нельзя не быть фантазером и романтиком, А мистер Брейген неплохо осведомлен о космических делах.
— Пресса, дорогой доктор, я люблю читать газеты и кое-что извлекаю. Вот последний номер «Либерасьон». — Питер вытащил из кармана газету и протянул ее Воинову.
Действительно, на второй полосе жирным шрифтом сообщалось о том, что совместный эксперимент — полет французского и советского космических кораблей — проходит успешно. Экипажи изучают «тонкую структуру» пространства. Воинов просмотрел газету без особого любопытства, свернул ее и положил на стол. В этот момент Питер увидел с необыкновенной ясностью, что Абрахамс падает, сраженный двумя пулями. Наконец-то!
— Что вы думаете об этом полете, док? Ваш корабль дойдет до Венеры?
Он мямлил что-то еще, и Фрона перебила его капризным восклицанием:
— Стоит ли об этом говорить? Право, я хотела бы послушать что-нибудь о вашем искусстве, музыке… А то все наука, наука!
Фрона была хорошей партнершей. Она останется с Воиновым в ресторане, а Питер поднимется в свой номер и сможет видеть без помех…
Брейген бодро раскланялся с русским и взлетел на лифте, как на крыльях. Он уже видел рисунки и формулы, записанные острым, четким почерком. Скорее к блокноту! Скорее, скорее!.. Вот что значит удача, смекалка, смелость… Питер лихорадочно исписывал страницу за страницей, у него уже сводило пальцы. А в ресторане Воинов улыбался и смотрел на Фрону. «Пусть смотрит. Работа требует жертв, — подумал Питер Брейген. — Пока что мы избавились от коллеги Абрахамса».
5
Наталия СОКОЛОВА
Он отчаянно переутомился тогда в Париже — пока выручал из беды «Лютецию», После этого Йен проспал почти трое суток. А когда проснулся оказалось: не то что предвидеть, но даже просто думать он может с трудом. Процесс мышления, казалось, причинял физическую боль. Видно, сказывалось нечеловеческое напряжение изнурительных часов, когда судьба французского космического корабля была в его руках.
Понемногу физику становилось легче — он возвращался к норме. Стал даже производить кое-какие расчеты, говорил, что соскучился по настоящей работе. Было решено, что Йен отправится на дальневосточную станцию слежения за полетом «Лютеции». Русские очень звали к себе Йена Абрахамса; молодой физик Воинов писал, что будет счастлив с ним встретиться, сотрудничать.
Правда, Йен побаивался за товарищей, хотел взять их с собой. Но Дик, газетчик до мозга костей, уже завязал сношения с левой парижской прессой и бойко строчил по-французски статьи, не стесняясь своих ошибок, с ходу превращая любой правильный глагол в неправильный. А Виллиам… О, с негром все обстояло сложнее. Он чувствовал себя вдали от родины бездеятельным, бесполезным, мечтал о возвращении, о продолжении борьбы и согласен был выехать из Парижа только в одном направлении: на юг, к Средиземному морю и дальше, к берегам Африки.
…В удобном глубоком кресле сидела женщина лет пятидесяти, худощавая, с горбоносым профилем, темными глазами и сединой в коротко стриженных иссиня-черных волосах. Она превосходно говорила по-английски.
— У вас такое произношение, — сказал Йен Абрахамс, — точно вы родились и росли в туманном Лондоне.
Она усмехнулась.
— Я осетинка… и родилась высоко-высоко в горах, куда даже орлы залетают с трудом.
— Значит, ваше красивое странное имя…
— Да, Заира — это осетинское имя. — И она продолжала рассказывать о своих научных изысканиях, которыми занималась здесь, в сибирском Городке Науки, в своем пахучем и певучем деревянном доме, куда Йен был приглашен на чашку кофе. — …Что, собственно, нас натолкнуло на эту мысль? Мифы, предания. Почти у каждого народа можно найти героя, который умел предвидеть, предсказывать будущее.
— Например, Кассандра? — спросил Йен.
— Да, и она. Кстати, вы задумывались когда-нибудь над этой трагедией? Боги наказали ее, и никто не верил ее предсказаниям. Удел многих, опередивших свое время… Но я хотела сказать не о ней. И не о Дельфийском оракуле. Накануне персидского вторжения пифия предрекла афинянам, что их спасение в деревянных стенах. Иначе говоря, что они должны покинуть город и сесть на корабли… Кто поймет — действительно ли это попытка заглянуть в будущее или просто разумный тактический совет? Но вот сивиллы… Вы много знаете о сивиллах?
— Очень мало, — сознался Йен, припоминая. — Кажется, их рисовал Микеланджело на потолке Сикстинской…
— Сивиллы! Что-то неясное, древнее, овеянное тайной. — Заира понизила голос, глаза ее азартно заблестели. — Величавые женщины-пророчицы, принадлежащие разным временам и народам. Их признавала даже христианская церковь, хотя жили они задолго до христианской эры. Платон знал одну сивиллу, Аристотель — несколько, римляне — десять. Эти прорицательницы ведали будущее и темное прошлое, оставшееся скрытым от людей, безошибочно предсказывали исходы войн, открывали преступления и карали убийц; их короткие, часто стихотворные предсказания сотрясали троны, меняли границы царств. Откуда могла взяться эта могучая порода? И почему именно женщины? Ответа нет. На обломке древней глиняной чаши начертано: «Халдейская сивилла Сабба предсказала: когда Раб поставит стопу на Вторую от Солнца, имя которой Фосфор, то он перестанет быть…» На этом текст обрывается.
— Вторую от Солнца? — Йен удивленно поднял