Читать интересную книгу Неоновый дождь - Джеймс Берк

Именно поэтому в конце шестидесятых — начале семидесятых агентов ФБР стали выставлять в таком неприглядном свете, как не способных поймать группу подростков, венчавшую список «особо опасных преступников». Вместо того чтобы вести дела таких законченных психопатов, как Элвин Карпис и Чарльз Артур Флойд, ФБР сосредоточилось на недоучках из Висконсинского университета и Брандейса, которые взрывали научные лаборатории, банки и грузовики, а потом тихо линяли обратно в пригороды. Эти любители, войдя в преступный мир, всем путали карты.

Последним, кто ушел из дома, был следователь по месту преступления, к которому я обратился с просьбой навести порядок. Он снял отпечатки пальцев с дверей, в спальне и ванной комнате и, пожав плечами, молча вышел за дверь. Таким образом он, видимо, хотел показать, что думает о том бесполезном занятии, которое я ему подкинул.

— Он что-нибудь нашел? — спросила Энни.

Она сидела за обеденным столом со стаканом виски в руках. Лицо у нее было бледным, в синих глазах застыла апатия.

— Да тут, наверное, все отпечатки смазаны, хотя они никогда особой пользы нам не приносят, пока у нас нет самого трупа или задержанного. Даже если у следователя есть кровавый отпечаток целой ладони, ему придется сверять его еще и с десятками тысяч других, а это развлечение похоже на вышивание с закрытыми глазами. Поэтому у него был такой счастливый вид, когда он уходил. Прости, что я принес в твой дом всю эту мерзость. Сегодня вечером потерял бдительность. Мне надо было разделаться с этими парнями, как только они вышли из машины.

— Ты не виноват, — вяло и как будто издалека прозвучал ее голос.

— По-моему, тебе следует съездить в больницу. Сотрясение мозга — коварная штука.

— Дело не в сотрясении.

Я заглянул в ее бескровное, опустошенное лицо.

— Слушай, может, я быстренько съезжу домой переоденусь, а потом поедем в итальянский ресторан на озере. Там так готовят лазанью, что ум отъесть, — предложил я.

— Вряд ли я смогу сегодня куда-нибудь поехать.

— Хорошо, тогда я схожу в китайский ресторанчик на Сент-Чарльз-авеню и принесу нам чего-нибудь. Обернусь за несколько минут.

Она молча уставилась в пространство.

— А ты мог бы никуда не ходить какое-то время? — спросила она.

— Ладно, но давай договоримся — никакой выпивки. Я лучше сейчас быстренько организую горячее молоко и омлет.

Я взял у нее из рук стакан виски. И тут она подняла на меня глаза, полные отчаяния, губы задрожали, и по щекам ручьем покатились слезы.

— Он лапал меня своими руками, — выдавила она. — Всю облапал, везде, везде. А другой в это время смотрел.

И она разрыдалась, уронив подбородок на грудь.

— Послушай, Энни, ты очень смелый человек, — сказал я. — Ты сама этого не знаешь, но ты спасла мне жизнь. Много ли людей способно на это? Большинство просто падают кверху лапками, когда в их жизни приходит что-то страшное. Никакие ублюдки не способны навредить такому человеку, как ты.

Она по-прежнему не поднимала головы и сидела, обхватив себя руками.

— Пойдем-ка лучше в гостиную и сядем там, — предложил я.

Обняв Энни за плечи, я довел ее до дивана, сел рядом и стал греть ее холодные пальцы своими ладонями.

— Все, что снаружи, нас не касается. Мы ведь не можем на это воздействовать. Поэтому самое важное — как мы будем реагировать. Ты же не сходишь с ума или не стыдишься, когда подхватишь какой-нибудь вирус, ведь так? Послушай, я буду с тобой откровенен. У тебя намного больше храбрости, чем у меня. Я бывал в ситуации, когда со мной случались страшные вещи, но твоего мужества у меня не было.

Сглотнув, она широко открыла глаза и вытерла тыльной стороной руки мокрые щеки. Она все еще судорожно вздрагивала при каждом вздохе, но уже слушала меня.

— Я оказался во Вьетнаме почти в самом начале кампании, — продолжал я. — Свежеиспеченным лейтенантом с ученой степенью по английскому языку, всерьез полагавшим, что способен руководить военными действиями. А почему бы и нет? Все казалось простым, когда я там был. Вьетконговцы обычно пытались стрелять в нас из какого-то древнего японского и французского барахла, которое постоянно перегревалось и едва ли не гнулось. Зачастую эти винтовки просто взрывались у них в руках. А потом мы как-то пробирались через каучуковую плантацию и столкнулись с другого рода неприятелем — с северо-вьетнамской регулярной частью, вооруженной автоматами Калашникова. Они заманили нас в заминированную зону и там выпустили дух. Если кто-то пытался незаметно уползти, он взлетал на воздух от мины, которая взрывалась прямо под ним, или превращался в решето под перекрестным огнем. За пятнадцать минут мы потеряли десять человек, после чего капитан сдался. Они погнали нас через ряд каучуковых деревьев на дно обмелевшего русла реки, где артиллерия вьетнамской республиканской армии только что уничтожила мирных жителей одной вьетконговской деревушки. По берегам и в воде лежали мертвые дети, женщины, старики... И я понял, что сейчас они построят нас и расстреляют и мы присоединимся к тем, кто уже плавал в воде. Но вместо этого они сорвали с нас мокрую одежду и привязали за руки к деревьям струнами из разбитого пианино, которое стояло в одном домике на плантации. Потом съели наши пайки, выкурили наши сигареты и стали на нас мочиться. Мы сидели на земле как побитые собаки, пока они все это проделывали. Я осуждал капитана за капитуляцию. И даже испытывал удовольствие, когда они мочились на него. Но произошло еще кое-что, что позже намертво застряло у меня в голове. Нас заметили с вертолета, и где-то через десять минут группа спасателей и следопытов стала пробираться через ту же заминированную зону, чтобы освободить нас. Мы были приманкой в этой мышеловке. Я слышал автоматные очереди и взрывы мин, крики наших ребят, видел даже кровь и куски разорванных тел на ветках деревьев и был рад, что меня там нет, что я сижу в луже мочи и спасен от всего этого ужаса, который происходит там, где умирают ребята, пытавшиеся нас спасти. То я пытался представить, что думал вовсе не об этом и все проносящееся у меня в голове не имеет ничего общего с действительностью. То я мечтал убить каждого вьетконговца и каждого северо-вьетнамского солдата, но правда всего происходящего тогда, до того как парочка вертолетов выжгла все вокруг, состояла в том, что я был рад, что кто-то другой, а не я был перемолот в фарш. Вот что я подразумеваю, когда говорю, что большинство бы просто подняли кверху лапки. Ты не обычная девушка. У тебя есть особое мужество, и его не сломить недоумку, которому одна дорога — стать жареной сосиской.

— Ты чувствовал то, что чувствовал бы любой человек. Это было естественно, — сказала она.

— Да, верно, но сегодня из тебя вышел лучший солдат, чем из меня во Вьетнаме, только ты не хочешь себе в этом признаться, — сказал я, убирая ей светлые кудри со лба. — И к тому же куда более симпатичный.

Она не мигая смотрела на меня.

— Красивая и смелая. Опасное сочетание, — добавил я.

Перед синевой этих по-детски ясных глаз что-то внутри меня замирало.

— Как думаешь, теперь сможешь что-нибудь проглотить? — спросил я.

— Да.

— Мой папа прекрасно готовил. Он научил меня и моего сводного брата всем своим кулинарным секретам.

— Думаю, он научил тебя и еще кое-чему. И ты вырос очень хорошим человеком.

Она с улыбкой смотрела на меня. Я сжал ее руку, все еще холодную и безжизненную, а потом пошел с ней на кухню, где подогрел молока и приготовил омлет с сыром и зеленым луком. Мы сидели и ели за кофейным столиком, а я наблюдал, как ее лицу возвращается нормальный цвет.

Я вынудил ее рассказать о своей семье, доме, музыке, работе, обо всем, что она собой представляла до того, как Бобби Джо облапал ее. Энни рассказала, что выросла на ферме, где выращивали пшеницу и сорго, на север от Уичиты, в штате Канзас, что мать ее была меннониткой с пацифистскими взглядами, а отец — последователем идей Джона Брауна[11]. В ее описании Канзас представал холмистой зеленой страной, покрытой ленточками тихих речек и точечками деревьев — дубов, зеленых и серебристых тополей, и раскинувшей под горячим синим небом широкие бескрайние просторы, полнившиеся гудением цикад летними вечерами. Но в то же время это была страна, населенная религиозными фанатиками, ярыми сторонниками сухого закона, наивными реакционерами и, для равновесия, противниками ядерного оружия и разнообразными группировками борцов за мир. Просто дурдом под открытым небом. Или, по крайней мере, так казалось Энни, поэтому она и уехала в Тулан[12] учиться музыке и с тех пор не покидала Нового Орлеана.

Но теперь в ее глаза стал закрадываться сон.

— Похоже, одной моей знакомой деточке пора в кровать, — сказал я.

— Ничего подобного. Я не устала.

— Как же, как же, — проговорил я, обнимая ее, и, склонив ее голову к своему плечу, закрыл ей глаза. И ощутил ее дыхание на своей груди.