Читать интересную книгу Книга мертвых - Линкольн Чайлд

– Он все еще вполне надежен, – сделал вывод Маккоркл. – Идите по одному.

Нора осторожно прошла по узкому мостку.

– Невозможно поверить, что когда-то это было частью экспозиции. Как удалось вырыть такой колодец под фундаментом музея?

– Должно быть, была пробита подстилающая порода, – раздался сзади голос Мензиса. – Надо будет все выяснить.

За мостом оказался еще один порог.

– Теперь перед нами средняя гробница, – сказал Уичерли. – Здесь была еще одна замурованная дверь. Какие прекрасные фрески! Вот изображение встречи Сенефа с богами и еще несколько строк из Книги мертвых.

– Опять проклятия? – спросила Нора, глядя на глаз Гора, нарисованный прямо над когда-то замурованной дверью.

Уичерли посветил фонариком:

– Гм-м. Такой надписи я никогда раньше не видел. «Место, которое запечатано. Тот, кто ложится в закрытое место, возрождается душой Ба, находящейся в нем. Тот, кто входит в это место, лишается души Ба. Да решит глаз Гора, остаться мне невредимым или быть проклятым, о великий бог Осирис!»

– Звучит как проклятие, – сказал Маккоркл.

– Думаю, это всего лишь неизвестные строки из Книги мертвых. Чертова книга насчитывает почти двести глав, и еще никому не удалось прочесть ее целиком.

Средняя гробница представляла собой просторный зал со сводчатым потолком и шестью огромными каменными колоннами, густо покрытыми иероглифами и фресками. Норе показалось невероятным, что помещение такого размера и так богато украшенное могло быть более полувека скрыто от всех в недрах музея.

Уичерли отвернулся. Луч его фонарика один за другим выхватывал из темноты участки росписи, покрывающей стены.

– Это очень необычная камера – Зал колесниц, древние называли ее Залом защиты от врагов. Здесь хранилось военное снаряжение, которое могло понадобиться фараону в загробной жизни: колесница, лук со стрелами, лошади, мечи, кинжалы, дубинки и шесты, шлем и кожаные доспехи.

Луч фонарика замер на фризе с изображением сотен сваленных в кучу обезглавленных тел. Рядом виднелись ряды голов. Земля вокруг была залита кровью. Древний художник не забыл и о такой реалистичной детали, как вывалившиеся языки.

Миновав множество переходов, они оказались в комнате, которая казалась несколько меньше остальных. С одной стороны стену украшала фреска со сценой взвешивания сердец, уже встречавшаяся им ранее, но гораздо большего размера. Рядом располагалось внушающее ужас изображение Аммута.

– Зал истины, – произнес Уичерли. – Суда не мог избежать даже фараон – в нашем случае Сенеф, который обладал почти такой же властью, как фараон.

Маккоркл что-то пробормотал и исчез в соседней камере. Остальные последовали за ним. Это оказался еще один просторный зал со сводчатым потолком, являвшим собой усыпанное звездами ночное небо. Стены зала были сплошь покрыты иероглифами. В центре стоял огромный гранитный саркофаг, оказавшийся пустым. В каждой стене имелась большая черная дверь.

– Это очень необычная гробница, – произнес Уичерли, водя лучом фонарика по полу и стенам зала. – Такого я и представить себе не мог. Получив ваше приглашение, доктор Мензис, я подумал, что гробница будет небольшой, но, конечно, очень красивой. Но это же настоящая громадина! Откуда она здесь взялась?

– Это очень интересная история, – ответил Мензис. – Когда Наполеон в 1789 году завоевал Египет, одним из его трофеев стала эта гробница, которую он разобрал, блок за блоком, чтобы перевезти во Францию. Однако после того как Нельсон разгромил французов в знаменитом сражении при Абукире, один шотландский капитан присвоил гробницу себе. Некоторое время она стояла в его поместье на Шотландском нагорье, но в девятнадцатом веке последний потомок моряка, седьмой барон Рэттрей, которому очень нужны были деньги, продал гробницу кому-то из первых попечителей музея. Тот, в свою очередь, переправил ее через Атлантический океан и установил на этом самом месте, когда музей еще только строился.

– Этот барон лишил Англию одного из ее национальных сокровищ.

Мензис улыбнулся:

– Он получил за это тысячу фунтов.

– Тем хуже! Пусть Аммут сожрет сердце жадного барона, продавшего такую бесценную вещь! – Уичерли засмеялся, посмотрев на Нору своими сияющими голубыми глазами, но та в ответ лишь вежливо улыбнулась. Интерес к ней молодого археолога становился все более очевидным, и его, казалось, ничуть не смущало обручальное кольцо у нее на пальце.

Маккоркл нетерпеливо топтался на месте.

– Это погребальная камера, – начал Уичерли, – которую древние называли Домом золота. Перед ней располагались Комната ушебти, Комната каноп, где в специальных сосудах хранились внутренние органы фараона, Последняя сокровищница и Место отдохновения богов. Потрясающе! Правда, Нора? Сколько интересного нас ожидает!

Нора ответила не сразу. Она думала о том, как огромна гробница и как много в ней пыли. Им придется здорово потрудиться, чтобы привести ее в порядок.

Мензис, очевидно, размышлял о том же самом, потому что его улыбка, когда он повернулся к ней, показалась Норе немного растерянной.

– Ну что ж, – сказал он, – следующие шесть недель нам наверняка не придется скучать.

Глава 11

Джерри Фекто изо всех сил хлопнул дверью сорок четвертой одиночной камеры, и оглушительный звук разнесся по всему третьему этажу Херкморского исправительного учреждения номер три. Ухмыльнувшись, Джерри подмигнул своему напарнику, и они еще некоторое время постояли за дверью, прислушиваясь к эху, отразившемуся от толстых бетонных стен и замершему вдали.

Все, что касалось заключенного, содержавшегося в сорок четвертой одиночной, было окутано тайной. И это давало повод охранникам беспрестанно о нем судачить. Ясно было одно: птица он непростая. Несколько раз его навещали агенты ФБР, да и сам начальник тюрьмы проявлял к нему интерес. Но больше всего Фекто поразила полная засекреченность любой относившейся к нему информации. Обычно стоило появиться новому заключенному, как мельница слухов тут же начинала работать, и вскоре все уже знали, какое ему предъявлено обвинение, а также кровавые подробности его злодеяния. Однако на этот раз никому не удалось узнать даже имени арестанта, не говоря уж о его преступлении. В случае необходимости его называли одной-единственной буквой – А.

В довершение ко всему этот парень внушал ужас. Не сказать, что его внешние данные были впечатляющими: высокий, худощавый, очень бледный – настолько, что казалось, он и родился в одиночной камере. Говорил заключенный редко, а если все же открывал рот, то голос его звучал совсем тихо, так что приходилось наклоняться, чтобы разобрать слова. Нет, дело было не в этом. Все дело было в глазах. За двадцать пять лет службы в исправительных учреждениях Фекто никогда не видел таких пронзительно холодных глаз, напоминающих два серебристых осколка сухого льда; казалось, температура их настолько низка, что еще немного, и они задымятся. Видит Бог, даже от мыслей о нем у Джерри выступали мурашки.

Фекто не сомневался, что этот человек совершил действительно ужасное преступление. Или несколько преступлений, как Джеффри Дахмер, хладнокровный серийный убийца. Во всяком случае, выглядел он соответствующе. Вот почему, получив приказ перевести заключенного в сорок четвертую одиночную, Фекто так обрадовался. Больше ему ничего не нужно было объяснять. В эту камеру сажали наиболее упрямых – тех, кого следует разговорить. Не то чтобы эта камера была чем-то хуже остальных в одиночном блоке Херкмора – все они одинаковы: металлическая койка, унитаз без сиденья и кран с холодной водой. Но имелась деталь, делавшая сорок четвертую одиночную особенной и объяснявшая, почему здесь можно было сломать любого заключенного, – близость к сорок пятой одиночной. И к Барабанщику.

Фекто и его напарник Бенджи Дойл бесшумно стояли у двери, ожидая, когда Барабанщик опять возьмется за свое. Сейчас он сделал перерыв – всего на несколько минут, как всегда, когда в соседнюю камеру приводили нового заключенного. Но пауза никогда не длилась долго.

И вот, как по расписанию, из сорок пятой одиночной послышалось тихое шарканье, следом – чмоканье и негромкое постукивание пальцами по металлической спинке кровати. Еще немного шарканья, отрывистое бормотание – и, наконец, барабанная дробь. Вначале она была довольно медленной, потом стала быстро ускоряться, после чего стаккато прервали синкопированные рифы, сопровождаемые опять-таки чмоканьем и шарканьем, – непрекращающийся звуковой поток, проявление неиссякаемой гиперактивности.

Лицо Фекто расплылось в улыбке, взгляд его встретился со взглядом Дойла.

Барабанщик был идеальным заключенным. Он никогда не кричал и не выбрасывал еду из миски. Никогда не ругался и не угрожал надсмотрщикам. В его камере всегда царил порядок, он охотно стригся и следил за чистотой тела. Но у него было две особенности, из-за которых он и содержался в одиночном заключении: он почти никогда не спал, а в часы бодрствования барабанил. Он не делал это громко или вызывающе. Просто не замечал ничего вокруг, в том числе и угроз с проклятиями в свой адрес. Он вообще, казалось, не подозревал о существовании внешнего мира и продолжал барабанить – не делая никаких исключений, ничем не выражая недовольства или обеспокоенности, очень сосредоточенно. Как ни странно, именно приглушенность издаваемых им звуков больше всего действовала на нервы – это была своего рода китайская пытка для уха.