Читать интересную книгу Правила весны - Пётр Капица

Сразу загалдело несколько желающих высказаться. Часть «сотковцев» пересаживается на другую сторону. Сотков косится на изменяющих.

Секретарь едва успевает записывать основное:

Рыжов — поддерживает Соткова.

Кисляк— высказывается против редколлегии, которая разводит кляузы.

Комский — гнать гарбузовцев.

Гром — кроет и хвалит «гарбузию», защищает редколлегию.

Козлова — кроет бюро за то, что в общежитии не ведется работа. «Гарбузовцы» лучше многих из общежитийцев. Ребята распустились, потому что нет работы в коллективе. На редколлегию больше внимания.

Шумова — защищает редколлегию и кроет Грома за бузу в «гарбузии».

У секретаря кончился лист протокола. Он только записывает фамилии, ими облепил все пустые углы протокола. Наговорились до хрипоты. Раскрасневшийся и осипший Жоржка просит высказаться Никандрова. Никандров несколько минут сидит молча, чешет черным пальцем обросшее лицо… дымит.

— Что ж вам сказать, ребятки… Дело, конечно, небольшое. Выгонять не стоит. Мы в молодости все такие были…

Да вот… что это я хотел сказать… По-моему выгонять не стоит. Исключить всегда успеете. Накажите как-нибудь и присмотрите за ними. Ребята, как видно, не плохие. Может за ум и возьмутся. А в редколлегию выберите посерьезней.

Жоржка ставит на голосование три предложения.

Большинством рук проходит последнее:

Переизбрать редколлегию. Гарбузовцам сделать строгий выговор с предупреждением и загрузить другой работой.

Домой шагаем с Ниной. Она сегодня серьезна.

— Годится ли, по-твоему, Жоржка в отсекры?

У меня голова гудит. В горле твердый ком. Отшучиваюсь:

— Не так чтобы очень и не очень, чтобы очень.

— По-моему он слаб. Парню еще надо поработать на мелкой работе. Организовать ничего не умеет. Вот сегодня. Разве так это ставят. Сказать веско не мог, прилип к большинству… И Никандров… Спать что-ли выделили его к нам?

— А кого, по-твоему, присылать нужно было? Выбери из восьми человек нашей партячейки… И так они по пятку нагрузок несут.

— Во всяком случае не Никандрова. Он не может войти в нашу жизнь, не может понять нас… Нельзя выделять любого из свободных, да к тому же старика, который устает от своих котлов, а тут мы еще шумим… дремать мешаем. Он дисциплинированный, добросовестно отсиживает «нагрузку», может имеет большой опыт… Но нам-то от этого не легче. Если Жоржка не говорит об этом Зеленину, так я сама пойду в коллектив..

* * *

Голова как камень. Беру ее, тяжелую, двумя руками и тискаю в подушку.

— Такое желание было работать, забыть гарбузовскую бузню и вдруг сразу, как обухом по всему.

Кругом бурса. Первосортный бурсак Гром пошел с другими войной на нее и от первого же удара обмяк. Вся охота отпала. Нет, шалишь, мы еще подеремся.

Вся «гарбузия» задает храпуна. Толька, сбросив одеяло, с кем-то воюет, рычит и пьяно бормочет. Он опять сегодня выдал.

— Пропадет парень. У нас нет чуткости друг к другу. Надо хоть «гарбузию» привести в боевой порядок. Хватит брызгаться — набузились. Уже усы пробиваются. Да-а, тяжелый случай. Как это мы теперь с усами?

Трогаю шершавость под носом и на бороде. Ворочаюсь, думаю. Голова тяжела, как камень, а уснуть нельзя.

Думай, Гром.

* * *

В фабзавуче новая редколлегия. Старая собралась в кучку

— Как же с нашим материалом? Эта редколлегия не «пропустит. Сотков зарежет.

— Чего трусите. Собирайте только материал. Место найдем.

* * *

Толька бухтит. С ним что-то творится. Целые дни лежит одетым на постели. Смывается с работы, иногда совсем пропускает день.

— Толька, чего ты вола вертишь?

— А вам что? На хвост наступили, что ли…

Он засовывает голову под подушку и лежит, как медведь в берлоге.

В фабзавуче новый приказ:

— …Анатолий Домбов за недисциплинированность и прогулы с 20 октября сего года увольняется…

Это он принимает молча, только в глазах безнадежность и скука.

Ходим на цыпочках.

— Ребята, надо Тольке помочь. Совсем разнюнился.

Возьмем на поруки, может оставят в фабзавуче… с кузнецами поговорим… Нужно будет настроить его.

— Пусть успокоится, тогда возьмем в обработку, а то и вправду по-собачьему всегда с ним… Он горячий, нервный…

Поручаем это Грицке, как самому спокойному.

Толька где-то пропадает. Укладываемся спать. Он является, вытаскивает тетради, книги и все рвет в пену. Снял с гвоздя старую гитару, натянул пальцем самую тонкую струну…

Она жалобно взвыла… тогда он сгребает в кулак все струны и выдирает с колышками. Самой гитарой взмахнул, как топором и рубанул по табуретке… От гитары только щепы в сторону.

Затаив дыхание, боясь проронить слово, смотрим.

Толька уткнулся лицом в постель. Плечи вздрагивают. Плачет.

— Грица, вали теперь.

— Рано..

Ждем.

Толька очнулся, привстал, повел глазами… В комнате он никого не видит.

Шатаясь, подошел к двери, толкнул ее и вышел.

— Шмот, посмотри, куда он.

— Здорово забирает… С чего он?

Прибежал запыхавшийся Шмот:

— Толька спускается на улицу! — Хватает шапку и опять за дверь. Быстро одеваемся и вдогонку.

На улице тишина. Вдали у белого качающегося фонаря бегут двое — один за другим.

— Они… Вдогонку, ребята.

Толька, а через несколько десятков шагов Шмот, мелькают в световых фонарных конусах.

Впереди у канала серые силуэты деревьев. За ними темнота.

Летим галопом.

Слышен крик:

— Толька, куда… Тольк..

Мы у канала. Шмот бегает и машет руками, как подбитая ворона.

— Вот сюда… прямо с разбегу… Прыг через решетку… только брызги на меня.

В темной, густой, как чернила, воде купаются три желтых оконных квадрата, по ним колышутся и ползут жирные змеи кругов.

— Раздевайся, ребята.

Юрка обнажен раньше всех, он стоит за решеткой и вглядывается в воду.

— Темно… Совсем темно, не найдем.

— Это с непривычки, потом просветлеет, вали.

— А какое место?.. Место где? Шмот…

На середине послышался всплеск… Кто-то гулко вздохнул.

— Кто это?

— Толька… Фактура, он. Ухай скорей.

Юркино тело белой полосой описывает дугу и шлепается в воду. За ним остальные.

Холодная вода обжигает тело. Вынырнувший Толька шумно разгребает воду и плывет по течению. За ним шлепают «саженками» трое.

— Толька, хватит колбасить… Вода холодная.

Лязгает зубами нагоняющий его Юрка. Тот молчит, подплывает к берегу и, срываясь со скользких камней, вылезает на берег. Оттуда протягивает руку и помогает вскарабкаться нам, потом падает на каменные плиты.

Около нас уже кучка любопытных. Разглядывают странных пловцов.

— Пьяный попал?

— Нет трезвый как будто.

— Он с моста свалился, я видел.

— Нет, это соседкин муж, он с женой скандалил. Горячий такой… ах, ты господи!..

Шмот, пыхтя, тащит груду одежды. Молча одеваемся, подымаем Тольку и ведем домой.

Любопытные не расходятся, они фантазируют и сплетничают.

За нами тянется водяной след.

* * *

В «гарбузии» выжимаем коллективно грязные струйки из Толькиного барахла. Он с синими губами сидит, укутавшись в Грицкину шубу.

— Бросьте, ребята. Пусть так… Все равно завтра дома сидеть… Не люблю я… для чего вы все это? В вонючую канаву полезли мерзнуть… Я и сам бы вылез. Подумаешь, утопленника нашли. Сами грейтесь, а то еще «кондрашка» кого хватит.

Он говорит по-хорошему, значит можно распоясаться и нам.

— Бродяга же ты, Толька. Для чего все заварил? В фабзавуче если упекли, так мы давно сговорились… и тебя опять примут. А он сразу — бух. Пуль-пуль-пуль… Шляпа же ты!

Толька морщится.

— Надоело все… Везде на тебя… А чего так коптить. Раз и готово… Вы думаете, для ферту в воду сыграл, чтобы разжалобить… Чорта с два… Выплыл, потому что противно стало… Мордой прямо в грязь угодил… хлебанул… Липкая, вонючая… и вылетел как пробка.

— Ты же, чорт подери, парень что надо. Лучше многих. А недотрогу из себя разыгрываешь — «Я урод, мол, все против меня». Посмотри на других. Шмот с «фитькой» ходит. Чеби что жердина. У Грицки вся физия в крапинку… у каждого свое. Ты брось фокусничать… с недостатками как с яйцом носиться. Будь как все и конец.

Толька дергает из шубы пачками шерсть.

— Я и то… Да бросьте вы, ребята. Хватит. Просто опупение было… Почумовил и под кувалду… Плевать теперь буду… Да что там… Давайте лучше чайку сгонашим.

* * *

Жив курилка!

«Гарбузия» возродилась хотя и не «бузней», но названия, прилипнув, не отстают.

Толька работает. Чеби диктаторски скрещивает руки на груди и имеет соответствующий своему положению тон — он староста и казначей. Получка вся у него.