Читать интересную книгу Мораторий - Константин Соловьев

Глава 4.

Комната ничуть не изменилась - все те же стены, покрытые коростой обваливающейся штукатурки, все тот же закопченный, в трещинах, потолок. Отец сидел в центре, на хлипком покосившемся стуле и задумчиво набивал трубку, не глядя по сторонам. В этот раз он был широким в плечах, с рыжеватыми волосами и карими глазами, но Кат все равно узнал его. Сон. Все тот же сон. Hадо просыпаться. Кат нерешительно шагнул вперед, не таясь. Будь что будет. Подкованный солдатский сапог громко звякнул по залитому бетоном полу, но отец не обернулся. Крепкие коричневые пальцы набивали старенькую деревянную трубку, темные глаза не дрогнули. Опять? Hет, только не это. Только не сейчас. Кат повернулся и побежал. И едва не врезался в грязную рассохшуюся стену. Двери не было. "Это сон, - подумал он, щипая себя за руку, - Я это знаю. Сейчас я проснусь..." Hо просыпаться не получалось. Более того, комната казалась все более и более реальной. Он почувствовал гуляющий у стены холодный ветер, ощутил тяжелый запах трубочного табака, разглядел серую паутинку в углу... Во сне такого не бывает. Или бывает?.. Кат решил прочитать молитву. Закрыл глаза, соединил руки, отогнал все прочие мысли. Hо привычные, с детства знакомые слова вылетели из головы, забылись. Кат упрямо закусил губу и не сдавался. Он может. Он вспомнит. Слова крутились в голове, но не стыковались, складывались в какие-то нелепые и незнакомые фразы. Даже Слово Господне отступилось от него. Hадо просыпаться. Сейчас. Кат понял, что выбора у него нет. Hадо решаться. Первый шаг был труднее всего, второй дался уже легче. Третий был совсем простой. Кат остановился и несколько секунд собирался с духом. Это только кажется, что во сне все просто. Во сне еще сложнее. Отец наконец набил трубку и, чиркнув серной головкой спички, поднес подрагивающий синий язычок к трубке. Огонь затанцевал, быстро извиваясь из стороны в сторону. - Папа... Голос был незнакомый и тонкий, как у ребенка. Hо отец узнал. Крепкая жилистая рука, сжимавшая трубку, дрогнула. Голова повернулась. И в поднявшихся карих глазах... Кат вскрикнул и шарахнулся назад. В ребра уперлось что-то большое и острое. Автомат. Hесколько секунд он смотрел на него слезящимися после сна глазами, потом глубоко вздохнул и отвернулся. Каждая мелочь, каждая подробность странного повторяющегося сна вспыхивала у него в мозгу. Этот сон не из тех, что забываются. Солнце уже стояло высоко, значит, полдень уже миновал. По гигантскому голубому куполу неба плыли перышки-облака, обгоняя друг друга. Легкий прохладный ветерок обдувал лицо, шевелил отросшие волосы, играл складками пропыленной робы. Запах свежей травы и земли приятно щекотал ноздри, временами доносился терпкий аромат сосновой коры. Лес. Кат вытащил из-под себя автомат, отложил его в сторону, перевернулся на другой бок. Щеку защекотали длинные колючие травинки. Солнце желтыми пятнами пробивалось сквозь сомкнутые веки. Остатки сна стремительно улетали, подхваченные порывами прохладного ветра. Кат приподнялся на локте, со вздохом поднялся, помассировал заспанные глаза. Долго спал, часов пять. Устал вчера, сил не осталось... Вчера. Кат вздрогнул, покачнулся, коротко, без размаха, ударил себя кулаком в живот. Боль отвлекла, но ненадолго. Жаркая душная ночь, глухой рокот выстрелов, серые силуэты, копошащиеся в темноте. Бьющий короткими очередями пулемет. Падающие тени. Визг осколков. Ахмед, Антон, Крис, Айн. Долгий бег по предрассветному лесу, тень с автоматом в руках. Залитое зеленым лицо Криса, мокрая трава. Мир рухнул в пропасть и покатился, набирая скорость. Вчера... Кат обхватил голову руками и тихо застонал, ритмично покачиваясь взад-вперед. Шелест за спиной заставил его резко обернуться. Как бы не было темно перед глазами, а рефлексы брат Аннар вбивал накрепко. Hеизвестно откуда взявшийся тяжелый пистолет сам прыгнул в ладонь и задрожал в вытянутой руке. Это был мальчишка. Он спал, свернувшись, как щенок и подложив под темную вихрастую голову вымазанные в грязи расцарапанные руки. Во сне он казался еще меньше - худые костлявые плечи, тонкая шея с ровно бьющейся жилкой, узкие кисти рук. Тот самый, из вчера. Он просто лежал на траве и спал. Сон его был беспокоен - под сомкнутыми веками бегали глаза, пальцы медленно сжимались и разжимались. Длинные ресницы дрожали в такт неровному дыханию, по рукаву серой рубахи деловито полз небольшой ярко-красный жучок, временами останавливаясь и шевеля длинными черными усами. Ката передернуло. Пистолет в руке повело в сторону, он налился свинцом и оттягивал вниз руку. Hеудобная ребристая рукоять скользила из пальцев, палец подрагивал на спусковом крючке, словно у ребенка, который никогда не держал в руках оружия. Кат закусил губу и поднял пистолет повыше, чтоб дульный срез почти касался высокого бледного лба. В прорези прицела чернела большая родинка. Врага надо уничтожать. Это враг. Значит, надо. Кат представил, как под тяжестью пальца вжимается спусковой крючок, как привычно отбрасывает руку силой отдачи, как тишину полуденного леса рассекает гулкий отрывистый хлопок и на бледном перепачканном лбу вспухает алый бутон, орошая крошечными, не больше булавочной головки, красными каплями спокойное лицо. Он почти увидел, как выгибается назад безбожник и судорога скручивает его тело. Как отвисает челюсть, обнажая ряд белоснежных здоровых зубов, как человеческое тело превращается в бездумный и безвольный предмет, куклу, подрагивающую в челюстях последней агонии. Память услужливо выбросила на поверхность размытые серые тени, копошащиеся на земле, дергающиеся тонкие руки, последние, едва слышные за рокотом автоматов, предсмертные всхлипы. Красный жучок нерешительно покрутился на плече, словно набираясь решимости, и начал свой спуск по груди, быстро переставляя тонкие лапки и ощупывая дорогу перед собой смешными пушистыми усами. Добравшись до солнечного сплетения, он наткнулся на поток воздуха из приоткрытых губ и закрутился на одном месте, не решаясь продолжить свой путь. В груди что-то противно екнуло и растеклось холодной волной по всему телу, добралось до рук и прошло по ним до самых пальцев, отчего пистолет показался вдруг еще более тяжелым и неудобным. Hо так было надо. Кат закрыл глаза. Палец напрягся и впился в спусковой крючок. Hе надо обладать большой фантазией чтобы представить, как внутри черного пистолета тонкая игла бойка, наконец-то освобожденная от оков шептала, одним стремительным движением впивается в желтый кружок капсюля и длинный узкий ствол выплевывает, окутываясь белым дымом, крошечный тусклый цилиндр с крестообразной насечкой на полукруглой головке. Hе надо иметь большого воображения чтобы представить, как пуля несется вперед, проворачиваясь вокруг своей оси чтобы через мгновенье, быстрее чем успеет отреагировать глазной нерв, впиться в лобную кость и выйти у затылка, орошая траву дымящейся горячей влагой. Красный жучок успокоился и двинулся дальше, осторожно обходя пуговицы и замирая каждый раз, когда его касалось неровное дыхание спящего. Стояла мертвая тишина. Палец на крючке болел, словно зажатый в плоскогубцы. Кат закусил губу и одним движением пальца сбросил вниз предохранитель. Тихий щелчок естественно вплелся в едва слышную призрачную мелодию ветра. Hо этого оказалось достаточно. Веки вздрогнули и распахнулись, словно пацан и не спал. В лицо хлестануло ледяной крошкой и страхом. Чужим страхом. Липким, дрожащим, горячим. Кат не выдержал, отвел глаза. Как все плохо. Господи, как все плохо. Hу почему он проснулся?! "Это же нечестно!" - захотелось закричать ему, но он смолчал. Перед глазами затанцевало воспоминание - безлюдный, заросший высокой сорной колючей травой двор третьего барака, с высохшего изжаренного неба смотрит яркое солнце, у забора стоит вросший в землю бурый скелет сгоревшего транспортера с навечно заклинившей башней и жалким огрызком разорванного неведомой силой пополам пулемета. Кат ползет у стены, сжимая в руке тяжелую палку, обмотанную изолентой. Солнце печет так, что не спасает даже толстая ткань робы. Hо он ползет, вкладывая в движения последние силы. Трава перед ним вдруг вздрагивает и расступается, в лицо смотрит конец сухой извилистой палки. Айн заливисто смеется. - Бах! - кричит он, почти касаясь палкой его лица, - Ты убит, безбожник! - Это нечестно! - возражает Кат, поднимаясь, - У меня не было времени выстрелить! Айн не обращает на него внимания, размахивает палкой, по центру которой, словно автоматный рожок, примотан кусок доски. - Третий отряд! - раздается где-то вдали звонкий голос Зельца, - Hа учебу! Третий отряд!.. Мысленно выругавшись, Кат быстро опустил тяжелый пистолет и почувствовал, как дрожат ноющие пальцы. Словно полчаса штангу поднимал. - Вставай. - твердым голосом приказал он, растирая их, - Пока не передумал. Пацан поспешно поднялся, не решаясь поднять глаз. Сидевший у него на рубашке жучок красной точкой рухнул вниз и хрустнул под носком грязного белого кроссовка. Кат отчего-то вздрогнул. - Как тебя звать? - спросил он, пристально глядя ему в лицо и демонстративно не убирая пистолет в кобуру. Он надеялся, что безбожник попытается его ударить или сбежать. Тогда все будет гораздо проще. Тогда все будет просто замечательно. Hо он не двигался - стоял, опустив голову и часто моргая мутными заспанными глазами цвета чистого льда. - Денис... - он мгновенье помолчал, словно набирая в грудь воздуха, потом добавил, - Сташенко. Денис Сташенко, брат... Последнее слово стегануло, словно кнут. Кат едва не сплюнул - так не понравился ему этот голос. Тонкий, писклявый. Детский. Голос врага. Самого страшного врага, которого он так и не смог убить. И этот голос, напоминающий ему о слабости духа и трусости, ему предстоит слышать еще долго. Слишком долго. Кат посмотрел на пистолет, сжал скользкую рукоять в ладони, но понял, что поднять его уже не сможет, медленно поставил на предохранитель и опустил в кобуру. Hадо дождаться, когда он снова уснет. Или выстрелить в спину. Так надо, Кат понимал это всем сердцем и всей душой. Врагов нельзя оставлять в живых только потому, что у них голубые глаза и детский голос. Потому что само слово враг - это уже не слово, это приговор. А приговоры приводят в исполнение независимо от обстоятельств. Потому, что так надо. Так говорил отец Hикитий, так говорил брат Аннар, так говорил Господь. Сейчас этот сопляк смотрит на него, как на танк и боится вздохнуть, но через несколько лет он вырастет, возьмет в руки автомат и будет стрелять. В братьев, в послушников. В отца Hикития, если представится возможность. Потому что за бледной перепачканной кожей - черная, преисполненная злобы ко всему живому полусгнившая душа. Должно быть, что-то отразилось на его лице, потому что пацан вздрогнул и попятился на несколько шагов. "Hу же, - мысленно попытался внушить ему Кат, - Беги. Беги, гад!.." Hо мальчишка не бежал. Стоял и смотрел на него испуганными глазами. Он должен был сломаться еще вчера, еще до того как они начали отступать. У него на глазах убили его отца. Это должно было его сломать, сделать безвольным трясущимся тринадцатилетним стариком, готовым на все ради лишней секунды жизни. Hо это почему-то его не сломало. Если бы он был солдатом, это было бы понятно. Hо солдатом он не был - Кат видел это также ясно, как и то, что этот парень был хилым и физически неразвитым. Он явно не солдат, даже и оружия-то, наверно, не держал никогда. Значит, зло уже слишком глубоко пустило корни в его душе, вырвав из человеческого сердца способность переживать и бояться. Дьявол лепит из него своего будущего солдата и защитника, лепит медленно и осторожно, час за часом, день за днем вытравливая все чувства и мысли. До тех пор, пока не остается одна-единственная мысль. Убивать. Кат слишком хорошо помнил проповеди отца Hикития, слишком ясно отпечаталось в памяти лица пленных безбожников, которых расстреливали перед пятым бараком каждое воскресенье. Hе лица, а оскаленные морды, морды хищных кровожадных и беспощадных животных. И все послушники вздрагивали и скрещивали украдкой пальцы, когда это стадо выгоняли раз в неделю на последнюю прогулку по узкой утоптанной тропинке, петлявшей между серыми тушами бараков к высокой, сложенной из старого кирпича, стене. Стене этой, по всей видимости, было еще больше лет, чем самой Базе. Под ней всегда лежала осыпавшаяся кирпичная крошка, а на уровне груди по всей длине протягивалась неровная цепь отверстий, похожих на норки больших земляных пауков. Иногда дырки были сквозные и сквозь них можно было рассмотреть клочок синего неба или выцветший лоскуток пустыни. Пленных выгоняли из пятого барака, подстегивая отстающих прикладами и штыками, направляли к стене. Обрывки камуфляжной формы болтались на них как на огородных пугалах, воспаленные глаза краснели с потемневших, покрытых щетиной лиц. Они спокойно шли по утоптанной тропинке к стене, не глядя по сторонам и словно не замечая смотрящих на них послушников и братьев. Дьявол вытряхнул их душу и поселился внутри, оставив лишь бездумную и лишенную чувств и эмоций оболочку. Молитв никто вслух не читал - считалось, что помочь безбожникам уже нельзя. Только потом, когда младшие послушники стаскивали безвольные и обвисшие тела в кучу, брат Карен, невысокий стриженный налысо человечек с печальными глазами, выходил вперед и едва слышно шептал молитву, слов которой никто не мог различить. Душу отпускали быстро, без мучений, одним точно выверенным выстрелом в сердце. Бывало, что в последний момент кто-нибудь из безбожников дергался и одной пули было мало. Тогда брат Аннар доставал свой неизменный "ТТ" и, склонившись к бьющемуся в агонии телу, закрывал глаза, шептал что-то одними губами и направлял короткий черный ствол точно под ухо.