– Не знаю, – пожала плечами Люся. – Может быть, ты и права, но уж больно это по-киношному звучит – ключевая фраза. По-моему, все гораздо проще. Глеб разозлился и решил Светке отомстить, а эта фраза просто показалась ему пренебрежительной. Возможно, у этого парня больное самолюбие…
– Да он шизофреник! – горячо возразила Вика. – Я тебе точно говорю. Потом он ей позвонил и сказал, что с наводчицей это была проверка на вшивость, что он передумал приводить свой приговор в исполнение и хочет ей предоставить еще один шанс. И сказал, что Светка должна через все это пройти, чтобы стать его девушкой. Ну, она, конечно, нахамила и, кажется, трубку бросила. – Вика перевела дыхание. – Да! И еще по телефону он сказал ей, что она на кого-то похожа… То есть у этого типа пунктик. В общем, долго объяснять, но я в этих делах кое-что смыслю, – без ложной скромности призналась девушка и добавила: – Поверь, этот парень болен на всю голову, и наша Светка, судя по всему, влипла.
– Значит, ты думаешь, что, когда вы сидели в «Клонах», он за вами наблюдал? – решила уточнить Черепашка.
Вика уже успела поделиться с ней своими предположениями. Не утаила девушка и того, что между ней и Тополян произошла ссора, и Вика оставила Свету в кафе.
– Да я просто уверена: он за нами следил! – горячо подтвердила Вика. – А когда я ушла, объявился и каким-то образом заманил Светку… Только вот куда? Телефон-то его не отвечает.
– А ты знаешь номер? – вскочила на ноги Черепашка.
– Ну да, – почему-то неуверенно подтвердила Вика. – Я как чувствовала, что что-то случится, и взяла у Светки его номер. Она еще давать не хотела.
– Так это меняет дело! – перебила Люся и принялась прохаживаться перед скамейкой. – Нужно срочно разыскать Алешу…
– Это тот, у которого отец в милиции работает? – решила проявить свою осведомленность Вика.
– Да, а ты откуда знаешь? – опешила Черепашка.
– Светка рассказывала, что тебя каждый день встречает парень…
– Вот сплетница! – недослушала Люся. – Кажется, вся школа обсуждает мою личную жизнь. – Но уже в следующую секунду Черепашка решительно достала из рюкзака мобильный телефон. – Это я, привет! – возбужденно заговорила она в трубку. – Нужно увидеться. Да, это срочно. Хорошо. Значит, через сорок минут на нашем месте.
10
– «Будто гонит меня кто-то в спину,В неприютную, мутную ночь.Мой папа мечтал о сыне,А мама хотела дочь.
Я никогда не спрашивал маму об отце. Но иногда она сама заводила разговор о нем и даже фотокарточку показывала. Он стоит с какими-то парнями в голубой фуражке и форме. Улыбается. Кажется, я больше похож на маму. Из ее рассказов я знаю, что папа служил в десантных войсках и погиб, когда выполнял какой-то очень опасный прыжок с парашютом. Меня он не видел, но из маминых писем в армию знал, что я должен родиться. Мама говорит, что папа мечтал о сыне, он ей писал об этом в каждом письме. Как-то, между прочим, мама призналась мне, что хотела дочку. Я потом часто вспоминал ее слова, а сейчас думаю, может быть, если б я был девочкой, мама не бросила бы меня и не уехала бы с Ваном во Владивосток? Глупо, конечно, так думать. Все жду звонка. А то письмо, о котором она говорила, так до сих пор и не пришло. Может быть, затерялось в пути, ведь от Владивостока до Москвы несколько тысяч километров!
Вот чего не могу никак понять, честное слово, не понимаю. Как она могла полюбить китайца? Во-первых, мама выше его, хотя она у меня совсем невысокая, хотя это, конечно, ерунда. Но китайцы же так не похожи на нас! Вот индейцы – совсем другое дело. Они смелые и удивительные. Как было бы хорошо, если б Ван был индейцем и жил в Америке. А китайцы все безликие, скучные и, кажется, трусливые, потому что маленькие.
Вот, например, мама. Что самое интересное и заметное в ее лице? Конечно, глаза. А взять глаза любого китайца. Щелочки какие-то припухшие, а не глаза. И голос. У этого Вана такой голос, как будто у него вечно заложен нос, и такой тоненький, противный. Они вообще все одинаковые и похожи на заведенных болванчиков. Ненастоящие какие-то. Хотя бабушка говорит, что китайский цирк самый лучший в мире. Не знаю, не видел никогда… И вообще она говорит, что китайцы очень трудолюбивые и целеустремленные и что в Китае самая высокая рождаемость. А вдруг мама захочет родить другого ребенка? Девочку? Она же давно мечтала о дочке. Тогда понятно, почему она перестала звонить. Я рассказал об этом бабушке, но она только посмеялась и сказала, что мама никогда меня не разлюбит, что бы ни случилось. Я спросил: «А если у нее родится другой ребенок, девочка?» Бабушка сказала, что не родится. Не знаю, почему она так уверена в этом. Бабушка чувствует, что на этой неделе мама должна обязательно позвонить. Она так и сказала мне. Сегодня уже вторник. Раньше мама звонила каждую субботу. А может, она заболела, поэтому и не звонит? Ведь у нее в квартире нет телефона, и мама всегда ходит на почту. По телевизору передавали, что во Владивостоке минус восемнадцать и снежные заносы. Если так, то понятно, почему мама не звонит. А может, все-таки сюрприз? Часто представляю, как открываю утром глаза, а она стоит у окна и улыбается. Она обязательно приедет ночью и откроет дверь своим ключом. А еще я хочу совершить какой-нибудь подвиг, чтобы мама прочитала обо мне в газете или по телевизору увидела…»
Глеб замолчал. Света почувствовала, что к горлу подкатил комок. Ей было до слез жалко маленького мальчика, от которого уехала мама. Правда, образ теперешнего Глеба как-то плохо вязался с тем, который рисовало ее воображение. Возникало такое ощущение, что Глеб читает не собственный, пусть и пятилетней давности, дневник, а какую-то детскую книжку. Но это было только впечатление. Разумеется, Света ни на секунду не сомневалась, что все эти откровенные признания были написаны Глебом. Не терпелось узнать, что же будет дальше. Позвонит ли мама, приедет ли она? Так хотелось, чтобы приехала или хотя бы позвонила.
– Теперь ты будешь читать, – услышала она его требовательный, ставший вдруг жестким голос.
– Что читать? – удивилась девушка. – Твой дневник?
– Еще чего! – усмехнулся Глеб. – Будешь читать мне книжку. Мою любимую. Я ее наизусть знаю.
– Зачем же тогда читать, если наизусть знаешь? – спросила Света. – И потом, тут темно. Лампочка еле светит.
– Ничего, разберешь, – грубо возразил Глеб.
Света поразилась переменам, произошедшим в его голосе. Когда Глеб читал дневник, его голос звучал неуверенно, мягко, часто дрожал и срывался. Сейчас же в нем слышалось раздражение и насмешка. Как будто в нем уживались два разных человека.