Чем я ей понравился, я тоже не понимаю. Ничего привлекательного во мне не было – худой, изжелта-смуглый, одно плечо выше другого. Как это ни странно, внешне я сейчас гораздо интересней. Некоторые студентки понахальней даже позволяют себе заглядываться на меня, конечно, не совсем бескорыстно. В свое время она тоже была студенткой, а я – ассистентом у моего профессора. Мне кажется, она решила наш случай как математическое уравнение. После чего могла спокойно заявить: «Ну вот что, глупыш, пошли ко мне! Вчера я до часу ночи искала решение этой простой задачки. Ответ у нее только один».
Да, пожалуй, она действовала слишком уж напористо. Сейчас, спустя столько лет, я думаю, что она немножко схитрила. В ее части уравнения было по крайней мере одним иксом больше или одним игреком меньше – где-то в знаменателе. Нельзя сказать, что она была красавицей. Высокая, худощавая, тонкие ноги, невысокая грудь. Но зато пламенные очи, каких не было, вероятно, даже у графини Сан-Северины. Когда мы познакомились, на ней было легкое платье цвета ноготков – пламенно-оранжевое. Оно удивительно шло к ее смуглой коже и черным как смоль волосам. И очень не соответствовало ее позитивному математическому уму. И тем более ее железному характеру, с которым я потом хорошо познакомился. Сейчас – в пятьдесят три года – это стройная женщина с упругой походкой и весом, ни на грамм не отклоняющимся от соответствующего ее возрасту идеала. На вид она кажется лет на двадцать моложе меня и на десять – себя самой. Чтобы не изображать ее совсем уж лишенной недостатков, скажу только, что в последние годы она стала выщипывать пинцетом усики. Но вряд ли это может бросить серьезную тень на ее облик. Многие женщины делают то же самое, только в косметических кабинетах.
Я упоминаю обо всех этих мелочах, потому что они все же имеют отношение к нашему рассказу.
Все началось в самый обычный будничный день. Весна запаздывала, деревья еще стояли голые. Только напротив, в квартальном скверике, на ветках декоративного кустарника появилась еле заметная зеленая дымка. Я стоял у окна и рассеянно смотрел на улицу. Две горлицы разгуливали по железной ограде балкона, унылая кошка пересекла мостовую. И вдруг во мне возникло нечто не поддающейся описанию. Я вернулся в кабинет, обессиленно упал в кресло. Кружилась голова. Через полчаса, когда вернулась жена, я сказал:
– Завтра будет землетрясение.
Она еле заметно вздрогнула. Разумеется же, она была в курсе всех бабушкиных историй. Ничего не ответив, она вышла из кабинета. Но быстро вернулась – через две-три минуты.
– И когда точно?
– Что? – спросил я.
– Землетрясение, – ответила она раздраженно. – Не притворяйся, что ты уже ничего не помнишь. Я, как вошла, сразу заметила – что-то случилось.
– Вечером, – ответил я. – Или ночью, точно не знаю.
– И сильное? – неумолимо продолжала жена.
– Довольно сильное!.. Да, наверное, сильное. Я видел, как какое-то здание рухнуло у меня на глазах, словно его ударили по крыше огромным молотом. А потом над ним поднялась туча пыли.
– Что значит – видел? Глазами? Вот так, как видишь меня?
– Нет, нет, – ответил я энергично. – Я, конечно, ничего не видел. Но знаю, что это так. Уверен.
Она глядела на меня настойчиво и проницательно, просто некуда было скрыться от этого взгляда.
– Ну и что ты думаешь теперь делать?
Помню, что этот вопрос меня страшно удивил. До этого я думал только о том, что произошло со мной. Что это? Неужели такое может быть на самом деле?
– Что тут поделаешь? Землетрясение не остановишь.
– Твоя бабушка все-таки кое-что сделала, хотя бы ради собственного спасения.
– И что же мне, по-твоему, делать?
– Как что? – воскликнула она. – Все!.. Все, что в твоих силах. Поднять тревогу, предупредить людей. Эвакуировать город, если нужно.
Все, что она сказала, было правильным и логичным. Но осознал я это гораздо позже. А тогда я только растерянно глядел на нее, словно не верил своим ушам.
– Ты с ума сошла! Кто мне поверит? Да меня в лучшем случае просто высмеют, а то и прямо отправят в психиатричку.
– Ну и что?
Голос ее звучал вполне спокойно, но я внутренне содрогнулся.
– Как что? Зачем делать то, в чем явно никакого смысла?
– Есть смысл! – сказала она. – Конечно же, есть! Тут важнее всего убедить людей. Но даже если это тебе не удастся, ты по крайней мере выполнишь свой долг.
Меня охватила полная беспомощность. И отчаяние. Я ясно сознавал, что никогда не сделаю этого, что бы ни случилось. Почему, до сих пор не знаю. Жена как будто поняла это, взгляд ее смягчился.
– В чем-то ты по-своему прав. Но давай рассуждать логично. То, что ты мне сказал, действительно выглядит невероятным. Чтобы не сказать глупым. Я вообще не поверила бы тебе, если б не знала историю твоей бабушки. Ведь ее-то предчувствие сбылось. Почему? Не знаю. Но если мы чего-нибудь не знаем, то вовсе не значит, что этого вообще не существует. Сейчас меня беспокоит одна-единственная мысль – не только сейчас, всегда! Ответь в последний раз, только откровенно! Про бабушку ты правду рассказывал? Или все это – одно твое воображение?
– Как так воображение?
– Так! Воображение, вымысел. Люди любят верить в чудеса, но, поскольку чудес на свете не бывает, они их попросту выдумывают.
Ум ее, как всегда, работал безупречно, словно электронная машина. Но вместо того, чтобы образумиться, я только еще больше разъярился.
– Конечно правда! – не в силах сдержаться, закричал я. – Как я мог такое придумать? Что угодно, только не это. В конце концов есть же у меня совесть ученого.
– Нет у тебя никакой совести! И ты просто-напросто врешь. Или сейчас, или тогда. Иначе чем объяснить твое идиотское поведение?
– Но что ж тут удивительного! – В жизни я еще так не кричал. – И что ты скачешь на одном месте, как лягушка в банке. Говорят тебе – бессмысленно! Совершенно бессмысленно!
– Как это бессмысленно? – Она тоже повысила голос. – Но представь себе, что землетрясение и в самом деле случится. Как в Мексике или Лиссабоне. Неужели у тебя хватит духу взять все это на свою совесть?
– Ничего я не возьму на свою совесть! – Я был в полном отчаянье. – Ничего! Потому что я знаю, я уверен – как бы сейчас ни поступил, никто меня не поймет и не послушает. Вообще все это выше моих сил и моей власти.
Наконец-то она меня поняла. Наконец. Лицо ее окончательно погасло. Сникнув, она просидела неподвижно минут пять, а может, и полчаса. Я уже говорил, что для измерения времени нет никаких объективных критериев. Потом лицо ее понемногу прояснилось.
– И все же какой-то смысл в этом есть! Ладно, можно пожертвовать людьми. Может, для их же пользы. Но сходи хотя бы в сейсмический центр. Или, скажем, в Академию. У тебя там столько друзей… Расскажи им откровенно-обо всем, что мы с тобой знаем. Просто чтобы остался документ. Каждую гипотезу нужно доказать или опровергнуть. Неужели ты не понимаешь, что у тебя в любом случае должны быть свидетели?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});