Ее кожа белая, как снег, и мне это нравится. Медленно стягиваю с нее шелк, что лишь подчеркивал ее прелести, ничего не скрывая. Обнажаю плечи, потом грудь, узкую талию и живот. Бедра. Черная ткань, расшитая розами и бабочками, падает к ее ногам, и под ним на девушке ничего нет. Я захожу ей за спину, снимаю ленты с темных волос. Трогаю их, глажу, пропускаю между пальцев снова и снова. Хинда чуть дрожит: я не нравлюсь ей, чувствую нутром ее учащающееся сердцебиение. Мои размеренные движения пугают девушку, но она стоит молча и не задает вопросов. Лишь вскрикивает, когда я резко дергаю ее за волосы, заставляя хинду упасть мне на грудь. Второй рукой прижимаю, не давая отстраниться.
— Я хочу, чтобы ты молчала, — приказываю я. — Чтобы не произнесла ни звука, чтобы я ни делал. Поняла меня?
Она кивает. Понятливая. Непонятливые в таких местах не выживают.
— Отойди к стене и обопрись руками.
Она исполняет, а я отхожу к двери. Запираю. Прикрепляю сигнальный маячок и ловушку, проверяю ставни на окнах, вешаю тревожную петлю. В таких местах нужна осмотрительность… Смотрю на ее склоненную голову, на темные волосы. На тень позвоночника и выступающие косточки. Она перебирает ногами, но не выпрямляется, как я и велел. Я расстегиваю куртку и молнию на джинсах. Останавливаюсь за ее спиной, провожу пальцем по позвонкам, снизу вверх, до самой шеи. Потом вниз до мягких ягодиц, и снова верх.
Нутром чувствую, что девушка нервничает. Почему? Ведь я не делаю ей ничего плохого. Лишь прикасаюсь… Но она дрожит и снова перебирает ногами, в инстинктивной попытке убежать. Ее тело умнее разума, оно уже чувствует опасность, и впрыскивает адреналин в кровь, учащает пульс и ускоряет ритм сердца, приказывая спасаться.
Но она стоит.
И я чуть усмехаюсь под серой маской, что закрывает лицо до самых глаз.
— Молчи, — шепчу я, и пальцы двигаются вниз, соскальзывают на ее ягодицы, погружаются между ними. А потом резко вхожу в нее, сразу на всю длину возбужденного члена, так что молния куртки царапает ей кожу. Она промолчала. А я откидываю голову, закрываю глаза, и начинаю долбить ее тело — яростно, грубо, ударяясь о ягодицы девушки бедрами и сжимая ладонью ее волосы. Тяну, желая, чтобы она закричала, но она молчит. Я толкаю ее вниз, приказывая опуститься на четвереньки и упереться локтями в ковер. И это тоже она проделывает беззвучно, не глядя на меня.
Я просовываю ладонь под ее живот, заставляя ее попку подняться еще выше, сжимаю грудь, перекатывая соски между пальцев, продолжая свои дикие движения. Чувствую приближение пика и резко отстраняюсь, дергаю ее, разворачиваю, кончаю в раскрытые губы. Глотает она тоже беззвучно, в тишине комнаты хлюпающие звуки слышны особенно отчетливо.
Отхожу к столу, вытираюсь салфетками. Смотрю на нее через плечо и снимаю куртку. Хинда все еще на коленях, смотрит в пол и дрожит. Она видела лезвие в моей руке и чувствовала мою тьму. Подобные ей всегда ее чувствуют: жизнь на краю не дает им обмануться, слишком часто они заглядывают в бездну и уже давно научились видеть ее приспешников. Безумцев типа меня.
Возвращаюсь к девушке и приподнимаю ее подбородок, рассматривая лицо. Миловидное, с чуть припухшими губами и светло-карими глазами. Стужи в них нет. Теперь я вижу ее, а не свое безумие, тьма отпускает, и мне становится легче.
Я поднимаю девушку на руки и несу к кровати, осторожно опускаю и целую ей шею. Нежно. Ласкаю ее губами, трогаю пальцами. Она все еще дрожит, не верит, сжимается под моими руками. Но мои губы настойчивы и умелы — уже через несколько минут она выгибается, ей уже не нужна искусственная смазка.
— Теперь я хочу слышать твои стоны, — я чуть усмехаюсь, гладя ей волосы и глотая горький запах ее страха, уже пережитого, но все еще будоражащего кровь. Сегодня я напою тьму этим запахом, и она отстанет. На какое-то время.
Девушка действительно стонет, и даже мой привередливый слух не улавливает в этом звуке фальши. Она стягивает с меня одежду, распахивает рубашку, целует мне грудь. Смотрит в лицо, внимательно и чуть удивленно.
— Ты красивый, — ее шепот трогает мою кожу, словно перо птицы. — Очень…
Милая порочная хинда. Мне с ней неплохо. И боги мрака сегодня добры к своей дочери. И ко мне.
* * *
Осень
Кристина
К полудню она успокоилась окончательно, и ночное происшествие отступило на задний план. Ей, наконец, назначили куратора, и Кристина изумилась, войдя в кабинет дознавателя.
— Господин Риххтер? Не ожидала…
Он положил бумаги на стол и поднял голову. Кристина окинула взглядом белоснежную сорочку с запонками, черные брюки со стрелками и идеально начищенные туфли. Сейчас ничего в этом мужчине не напоминало бродячего художника, даже зеленые глаза смотрели по-другому — жестче. И сразу стало ясно, что дознаватель старше, чем ей показалось в полутемной кофейне. Еще одна маска… Все здесь носят маски, даже она.
— Госпожа Дирхойт. Верховный назначил меня вашим куратором, мне нужна орита. Надеюсь, мы с вами сработаемся.
— Я тоже надеюсь, господин Риххтер, — кивнула Кристина. Первая растерянность прошла, и она с любопытством осмотрела большой кабинет. Стол завален бумагами, лишь в центре пустое место с хронометром и кристаллом связи. И узкий графин янтаря, закрытый хрустальной крышечкой.
— Можете занимать тот стол, — Шелд кивнул, показывая, и чуть улыбнулся. — И готовьтесь, у нас много работы.
— Конечно, господин Риххтер.
— Шелд, — мягко поправил он. — Мы ведь уже знакомы. Скажите, что вы знаете о янтаре и специфике нашей работы?
— Как и все, я изучала историю измененных, — Крис покосилась на графин, сияющий жидким солнцем. — И про янтарь тоже знаю. Может, даже чуть больше, чем все, ведь созданием напитка памяти во многом обязаны моему мужу.
Риххтер кивнул.
— Да, я ознакомился с вашим делом. Ваш муж был выдающимся ученым, Кристина. Его смерть большая потеря для нашего мира.
Девушка с достоинством склонила голову, принимая соболезнования.
— Это так, Шелд.
— Все мы смертны, к сожалению, — он переложил бумагу. — Или к счастью. Хорошо, значит, вы знакомы с нашими особенностями. Как много вам известно?
— Достаточно, — Крис отошла к окну, бросила взгляд на парк с аккуратными газонами и скульптуру Первого Измененного в центре. Его глаза были завязаны, а в руке он держал хронометр — символ времени. — После Великого Противостояния открытие янтаря стало настоящей сенсацией, ведь напиток давал возможность заглянуть в прошлое любого человека. Или даже места. Конечно, это могли делать лишь те, кто обладал врожденной аномалией, дефектом сознания — эмпатией. Или даром янтаря, как его еще называют. Этот метод позволяет раскрывать преступления и предупреждать новые. Традиционно дознавателями становятся мужчины, в силу… некоторых изменений, происходящих из-за принятия напитка.