Я выключил телевизор, а радио мы в доме вообще редко включали. Наверняка там что-то передавали, но откуда мне было знать. Я сидел на подоконнике и смотрел, как соседский пёс также маялся от скуки – то вылизывался, то почёсывался, то ещё чего. Вот знаешь, бывает такое ощущение, что сейчас вообще нигде в мире ничего не происходит, и это навсегда. Именно такое ощущение накатило, и тут на авиабазе завыла сирена. Это точно была сирена воздушной тревоги, как раз в этом году у нас в школе проводилась учебная эвакуация. Да, их как раз начали вводить на регулярной основе после того кризиса в августе, помнишь, когда Россия и ЮЭсЭй опять начали друг другу ядерной елдой грозить? Ну вот.
Сука, такой долгий тоскливый вой. Я-то, понятное дело, не знал, что на этот раз всё по настоящему, но уже от одного звука становилось жутко. Расти – ну, соседский пёс – даже ухом не повёл, когда она включилась, но через секунд, наверное… двадцать, подскочил и начал так визгливо лаять, как собаки визжат только от боли или если им до усирачки страшно. А потом сразу залез в будку, гавкнул ещё пару раз и заткнулся. И тут появился звук, вроде как если по краю бокала мокрым пальцем возить, только прерывистый, и куда более тонкий. Я ещё ничего не успел понять, а на небе уже появились и быстро, невероятно быстро, увеличились в размерах какие-то летательные аппараты, пять штук. Да нет, небо было прозрачным, не смотря на декабрь, у нас в Техасе зимой вообще холоднее нуля градусов редко бывает. Так вот, эти штуки летели из-за горизонта, а потом резко взяли влево, и мне их стало не видно. А через какие-то мгновения всё начало взрываться. Ну, ты представляешь, как если бы мощные взрывы звучали один за другим, по пять штук в секунду?
Ужас! Вот этот гул очень быстро приближался, прямо как чёртов апокалипсис, и, прежде чемя понял, что взрываются уже соседние дома, бахнуло совсем рядом, точнее, моя комната, весь наш дом. Помню, как легко меня в один момент выдавило наружу, вместе с окном. А потом я пришёл в себя от холода и от того, что захлебываюсь.
Хотя, пришёл в себя – громко сказано, это скорее как если из непроглядной тьмы попасть в какое-то мутное месиво. Вокруг всё гремело, и в голове тоже был жуткий гул. Я вынырнул из воды, из последних сил еле-еле откашлялся, нащупал какой-то каменный уступ, перевалил себя через него и снова отключился.
Когда я снова открыл глаза, было уже темно. Меня подташнивало, и я совершенно не понимал, кто я такой, где нахожусь, и что происходит. Чувствовать это впервые очень забавно – когда раньше видел такое только в кино и думал: как это может быть, чтобы человек всё забыл и ни во что не врубался. А потом переживаешь это сам, и не боишься только потому, что как бояться ты тоже напрочь забыл. И постепенно реальность начинает проступать в голове.
Я понял, что сижу возле бассейна мистера Троллопа, дом которого находился напротив нашего, через улицу. Вспомнил, как через окно слышал, как жена кричала на него, что уже наступила зима и воду нужно спустить пока трубы не поразрывало, а он посылал её к черту и говорил, что сын приедет и разберётся. Бассейн и тогда уже набрал порядочно мусора из опавшей листвы, а теперь вода в нём была совершенно мутной из-за грязи и пыли. Вокруг не было ничего знакомого, были только руины, некоторые из которых дымились. Было совершенно ясно, что это не может быть понастоящему, что это какой-то другой мир… И эта ясность ушла, когда в остатках стен стали угадываться опрятные домики, которые совсем недавно стояли здесь. Я посмотрел в сторону центра города, туда, где возвышались высотные здания, и ничего там не увидел. Не было никакого света в уличных фонарях или в окнах, потому что самих окон и фонарей почти не осталось, только кое-где в развалинах тлел огонь. С третьей или четвёртой попытки поднялся и пошёл домой.
Было очень трудно поверить в то, что дома больше нет. Я стоял перед руинами, смотрел и не понимал, как такое может быть. Где дверь, где стены, где гараж. И где родители и сестра, которые ночью должны быть дома. Их надо было найти, обязательно надо было найти, ведь не бывает так, чтобы мамы с папой не было, и сестры тоже – они ведь были всегда! И они, конечно, есть и сейчас, только не здесь. Наверняка мама с Дженни до сих пор в церкви, прячутся и боятся выйти наружу. А
отец на фабрике – там очень хорошие крепкие высокие стены и никого из работников наружу не выпускают, чтобы с ними ничего не случилось. Ох, если бы я знал, где эта фабрика расположена…
Но я знал, где церковь! Нужно пойти отыскать маму и рассказать, что с домом случилась беда, и со всеми соседями тоже, и что в городе пропал свет. Нужно их найти, это же так просто!
И вот тут я понял, что замёрз, причём замёрз настолько, что еле-еле могу шевелиться. Если раньше меня просто било мелкой дрожью и это как-то можно было терпеть, то сейчас дрожь закончилась, и окоченевшее тело просто начало ныть от тупой боли, потому что оно больше не могло сопротивляться. Да, я почувствовал, что вот так люди начинают умирать от холода. Переваливаясь, как деревянный солдатик, я пошёл к ближайшему огоньку и, расставив ноги, встал над ним. Огонёк сильно коптил чем-то вонючим, мне выедало глаза и драло глотку, но всё-таки он был теплый, так что я просто зажмурился, запрокинул голову и стоял, согреваясь, сколько мог.
Через некоторое время стало теплее, и я отпрыгнул в сторону прокашляться и продрать глаза. Когда мне это удалось, я заметил тлеющие остатки деревянных балок, и ещё некоторое время погрелся возле этих углей – помню, всё время поворачивался к ним то лицом, то спиной, пока не догадался залезть по куче мусора вверх (наверх) и сесть между углей. Это помогло довольно серьезно согреться, хотя таким образом я случайно сжёг свои кеды: кругом было столько паленой вони, что запах горящей резины я сразу и не почуял, смекнул только когдауже пятки жечь начало.
Я понял, что необходимо каким-то образом найти свою куртку. Поверь, бегать от огня к огню было едва ли не разумнее, чем вот этими маленькими ручками ковырять завалы, но мысль о куртке заполнила всё сознание. Я твёрдо знал, что нужно найти её, надеть, и отправляться искать папу, маму и сестру. Кругом был навален битый кирпич, мелкими кусочками, крупными, и целыми кусками стен, всё было засыпано. Снова и снова я лазал по этим кучам, тянул каждую торчащую тряпку, иногда вытягивая штору или какую-нибудь скатерть. И всё это время я плакал, не переставая. То ревел во всё горло, то просто скулил, когда слёзы заканчивались. Вот… не знаю, как лучше описать это чувство – стремление обратить необратимое, сделать всё как нужно, не имея на то ни малейшей надежды. Что-то в тот момент во мне изменилось… Наверное, лучше будет просто сказать, что я навсегда остался тем мальчиком, который лазает по руинам и, оря во всё горло, мечтает спасти своих родителей
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});