Читать интересную книгу Женитьба по-балтийски - Анатолий Азольский

Упал в каюте на койку, заставив себя думать о постороннем, о том, что уже знал от вахтенного: в самоволку сбежал штурманский электрик. За беглеца отвечал помощник, который был сразу и штурманом, и связистом, и вообще кем угодно, Алныкин, однако, обрушился мысленно на самовольщика, вспомнив при этом, как две недели назад электрик едва не вывел из строя гирокомпас, что теперь почему-то связывалось с письмами Леммикки; еще какая-то матросская блажь вспомнилась — и вновь Леммикки, таинственные процессы теплообмена у эстонских девушек: куда ни целуешь — всегда прохлада и дуновение ветерка, только что побывавшего на лесной поляне.

Он взвился над койкой, надо было бежать к Леммикки, и на палубе его перехватил помощник, сейчас так нужный Алныкину. Ценный груз, ради которого пригнали их в Таллин, задерживается и будет не раньше 13.00 завтрашнего дня.

Прослывший молчальником Алныкин выдавил все-таки самое важное — познакомился с родителями Леммикки, семейка та еще, папаша — придурок, мамаша — стерва.

Помощник схватился за голову.

— Володенька! — плачуще подытожил он. — Да по ихним обычаям — ты небось на смотринах был! Считай, обручен уже, помолвлен!

Алныкин долго обдумывал сказанное. Потом пошел к Леммикки. Она, увидев его, поднялась со скамейки. Он обнял ее.

— Иди домой. Мы все утро будем еще здесь. С какого урока сбежишь?

— Экзамены у нас… Консультация завтра.

Наступили следующие сутки. К счастью, забарахлили дизеля. Теперь до трех часов дн в море не выйдешь, и Алныкин сразу после подъема флага устремился на берег, ловить Леммикки у дома или школы, но сидела она на той же скамейке, с портфелем, как-то иначе одетая, получше, что ли.

— Нам надо пожениться.

— Конечно, — кивнула она и, напугавшись, расстегнула портфель, облегченно вздохнула: — Здесь он, паспорт.

Этот день вспоминался Алныкину часто, и всегда рядом с Леммикки и собою он видел шустренькую подружку ее. Эта Настя-Аста Горошкина протащила их через все учреждения, ведавшие браками и пропусками в Порккала-Удд. Из милиции Леммикки вышла с анкетами, заполнять их решено было на квартире Горошкиной: все пока скрыть от родителей Леммикки, и в загсе расписаться тайно, свидетелей бракосочетания подобрать на улице в назначенный день 24 мая. И справки какие-то выбила Настя, но — это уж точно — только дурные ноги понесли Алныкина в штаб флота, в отдел кадров офицерского состава — вносить важные изменения в личное дело. Его, разумеется, с позором изгнали оттуда, сурово разъяснили, что начинать хлопоты о пропуске в Порккала-Удд надо с бригады, по запросам из Кирканумми заскрипят перь во многих ведомствах.

Кадровиков раздражали постоянные напоминания Алныкина о том, как правильно пишется имя будущей жены, тот особо подчеркивал: через два "м" и два "к".

Три длинных зеленых ящика грузились на палубу, когда Алныкин, оторвавшись от Леммикки, подбежал к катеру. Суетился сопровождавший груз капитан-лейтенант, ящики закрепили, оперативный дал «добро», и БК-133 резво пошел к выходу из таллинской бухты, все дальше отходя от берега, от мрачной тюрьмы, решетками окон смотревшей на водную гладь, от невесты, чем-то беленьким махавшей, и Алныкин спустился в башню, чтобы оптикой приблизить ее к себе.

Капитан-лейтенант прощупал крепления ящиков и сидел на них, не отходя ни на шаг. Дали ему, чтоб не промок, брезентовый плащ; груз, видимо, был действительно ценным, не коробки с кинолентами для клуба. Помощник умоляюще поглядывал на Алныкина в надежде, что тот расскажет ему о величайшем событии в жизни узника половой несвободы, о том, как происходило объяснение в любви, как рука и сердце предлагались в обмен на сердце и руку. Три часа спокойного плавания, ни одного встречного корабля, долго всматривались в желто-коричневую расцветку флага на транспорте, пересекавшем курс, но, только прочитав на корме порт приписки, поняли: ФРГ. Нервировал брезентовый плащ, в Западную Драгэ входили обычно играючи, все семь створов знали назубок, но страховки ради и уважая преданного ящикам капитан-лейтенанта, смотрели в три пары глаз, помощник взял штурвал в собственные руки. И были вознаграждены: через час после выгрузки пришла шифровкой благодарность командующего.

Кажется, судьба повернулась к Алныкину светлым и многообещающим ликом.Zv"и раньше не жаловался на нее, а теперь похваливал себя за глупость, за безрассудство тех минут, когда еще в училище пришел на кафедру военно-морской географии: с того позора пролегла дорога в Порккала-Удд, на улицу Пикк к таллинской школьнице. Где нашел бы он такую, да нигде ее и нет, кроме как на Вирмализе! А месяца через полтора он в Кирканумми встретит ее на вокзале и привезет в домик, что почти рядом с пирсом, — опять повезло, редкостная удача, тот командир тральщика, с кем уже не раз встречался после Таллина, получил назначение в Кронштадт, преподавателем в училище, ослабло зрение, не настолько, однако, чтоб не продолжить службу на берегу.

Расставался с бригадою ОВРа командир ТЩ, освобождал однокомнатную квартирку в домике на четыре семьи, и начальник КЭО закрепил жилище за молодоженами.

Заходить в дом Алныкин стеснялся, посматривал на него издали, но по часам вымерил путь — двадцать минут скорым шагом до пирса! Убыл в отпуск капитан 2-го ранга, заместитель начальника штаба бригады, тот, который десять месяцев назад прошелся вместе с Алныкиным по его анкете, свер слышанное с написанным. О предстоящем бракосочетании знал дивизионный замполит, и от командира катера, конечно, ничего не утаишь. Командир, однако, заартачился, когда Алныкин показал ему рапорт с просьбою дать трое суток на загс. Проявил таежно-черноземную дурость, потребовал изъяти из рапорта имени, отчества и фамилии жены, Алныкину же стало нравиться это диковинное сочетание пушистенькой «Леммикки» с колюче-шерстным «Йыги». Рапорт пришлось переписать, командир дивизиона недоверчиво хмыкнул, чинить препятствий не стал, но, как бы между прочим, сказал, что на трое суток пусть Алныкин не рассчитывает, неудачный день и месяц выбрал он для женитьбы, распоследнему матросу известно, что с нуля часов 25 мая начинается общефлотское учение, и хоть нет на него приказа или предупреждения, оно будет — это точно.

Еще помнилось построение в Зале Революции, оглашение секретного приказа министра о досрочном выпуске, то есть о том, что не было тайной, и Алныкин пригорюнился, обход с рапортом каюты «Софьи Павловны», ни на что уже не надеясь. Командир бригады возмутился:

— Не по-людски поступаете, Алныкин, не по-русски! На Руси издавна как рожь скошена, обмолочена, остатки заприходованы, то есть заскирдованы, вот тогда и свадьбы играют! А применительно к флоту — когда навигация окончена, вымпела спущены!.. Трое суток дать не могу! Сутки! Нет, до двадцати одного ноль-ноль. Предстоит мероприятие. К нулю часов двадцать пятого быть на корабле! Все!

Отгладили мятую тужурку, выдраили пуговицы, помощник повел было речь о кольцах, что носят на пальцах женатые мужчины и замужние женщины, этот обычай стал в Эстонии чуть ли не законом. Юная супруга лейтенанта Алныкина будет оскорблена, если выйдет из загса неокольцованной. С другой стороны, все совершается в тайне, ничего приметного быть не должно, да и офицер с обручальным кольцом — дикость, замполит тут же настрочит куда следует, есть неофициальный запрет на бороды, кольца, украшения вообще, усы не понравятся начальству — прикажут сбрить. В позапрошлом году, вспомнил помощник, на бригаду дуриком попал механик, кончавший арктическое училище, гражданский человек, не знавший флотских порядков и потому не снявший с пальца обручальное кольцо, за что и был препровожден на гауптвахту. И еще был случай, продолжал неисчерпаемый помощник, с одним вольнодумцем, на его золотое колечко командир бригады отреагировал так: «Вы что хотите этим сказать — что любите свою жену больше, чем я?» Так ничего и не решили с кольцами, оставили на будущее, на приезд жены в Порккала-Удд. Утром 24-го запропастился куда-то помощник, Алныкин торопливо простился с командиром и в тужурке, при кортике, извлеченном со дна чемодана, поспешил к буксиру. Близость предстоящих учений чувствовалась, на борту ни одного офицера из бригады, тральщики еще вчера ушли в море, небо казалось тревожным, зато силуэт Таллина чем-то напоминал письма Леммикки: буквы, как бы вставшие на цыпочки и тянувшиеся к облакам.

Он первым сошел на берег, и на автобусной остановке его догнал кто-то, дернул за локоть. Алныкин повернулся и ахнул: помощник! «В самоволке?» — прошептал он в испуге. Тот предостерегающе кивнул. Сели, поехали, сошли там, где продавали цветы. Распоряжался помощник, Алныкину было почему-то зябко, в такси оглядывался, будто за ним — погоня. Увидел Леммикки и обмер, вспомнилась мать. Отец ведь женился скоропалительно, приехал в Севастополь, пошел на пляж, накрыл своей тенью горожанку и сказал: «Девушка, я за вами прибыл…» И Настя-Аста Горошкина рядом, девица из тех, что все знают наперед. Еще две пары в приемной, толпа свидетелей на улице, какая-то музыка, дрожь в коленках, Леммикки стало душно, Алныкин повел ее на воздух, народу прибавилось, помощник блистал остроумием и улыбкой — в выцветшем кителе, стройный, горбоносый (дала о себе знать осьмушка армянской крови), фуражка мятая, белый чехол на ней грязноват, — на простоватого Алныкина внимания не обращали, но хорошо смотрелась Йыги Леммикки, решившая стать Алныкиной. Вдруг что-то изменилось, задвигалось, Горошкина, умевшая держать очередь, засуетилась, все четверо оказались в комнате, чем-то похожей на каюту комбрига, разжался кулачок Насти, свету явилс футлярчик с парою колец, потом какой-то документ, под которым надо было расписаться, затем ухо Леммикки, куда он вшептывал слова любви. Расплакалась Настя, оттерла Алныкина, подруги расцеловались. Помощник смахнул набежавшую слезу.