— Как сложилась ваша жизнь после войны?
Он ответил не сразу. После долгого молчания, как бы вспоминая все послевоенные годы, он вдруг ответил просто и коротко:
— Работал, учился, снова работал... и сейчас работаю начальником конструкторского бюро.
Н. Сафиев
«Иду на цель»
В моей записной книжке сохранилось два небольших эпизода. В обоих случаях речь идет о тех, кто служит в войсках противовоздушной обороны, в частях с разными эмблемами, но с общей задачей — защищать воздушное пространство нашей страны.
...Мы сидели на жесткой пыльной траве полигона и разговаривали на прозаическую тему — о сапогах. Старший лейтенант Галин сокрушался, что ему попались плохие сапоги, с каменно-твердой подошвой; стоит немного пройтись — и начинают болеть ступни. Рядом с ним сидел прапорщик Володя, сочувственно кивал головой и точил надфилем рыболовные крючки, чтобы в свободный день отправиться на рыбалку. Словом, была мирная, почти идиллическая картина. Пели птицы, приятно грело солнце, и никаких срочных дел вроде бы не предвиделось.
Беседу оборвал дребезжащий, тревожный звук зуммера. Володю мгновенно сдуло с земли, и он побежал к станции со скоростью, которая никак не вязалась с его большой неуклюжей фигурой. Галин понесся вслед...
Зуммер продолжал трещать над полигоном, и казалось, что это продолжается невероятно долго. На самом деле — секунды. Просто у людей в такой момент нарушается чувство времени.
Случилось непредвиденное. Передали, что в воздухе находится учебная цель и что сейчас она войдет в зону действия станции наведения ракет.
Ворвавшись в кабину, Галин сменил за пультом молодого, еще не обстрелянного лейтенанта. Может быть, он поступил не очень педагогично, но цель есть цель — это не тренировки с имитаторами и не работа на тренажере. Еще недавно лениво-медлительный, Галин превратился в человека, для которого не существует ничего, кроме его приборов и цели. Ярко-белой мерцающей точкой она двигалась к центру экранов, и десятки глаз завороженно следили за ее смещением. Безобидная и грозная точка. Сейчас это была цель, которую надо уничтожить.
Операторы внезапно растерялись: по вводной посредника со станции разведки и целеуказания перестали поступать сообщения. Но бой, даже учебный, есть бой, станция может выйти из строя, может быть разрушена. Надо обходиться своими силами. И тот, кто командовал ракетчиками, принял решение — работать с целью самостоятельно.
Не знаю, измеряли ли ученые психологическую нагрузку, которую испытывают люди, вступившие в подобный поединок? Если да, то вряд ли она ниже предельно допустимых для человека вообще. Излишняя нервозность может привести к промаху. Возможная цена его в реальном бою — тысячи человеческих жизней. Вот почему так велико напряжение на станции наведения, вот почему стреляющий, операторы и стартовики отрабатывают сотни раз каждое движение, каждую операцию.
Цель уверенно сопровождается, ракеты готовы оторваться от земли и выйти на ее поражение. Но медлит стреляющий, медлит Галин; еще секунда, еще одна — надо проверить себя, товарищей. Ответственность за воздушный поединок лежит на десятках людей, но эти двое решают исход его.
Пуск!
Через несколько минут раздался телефонный звонок, и руководитель учения сообщил, что цель уничтожена первой ракетой. И поблагодарил личный состав за отличную работу. Впрочем, о результатах стрельбы мы уже знали: белая мерцающая точка на наших экранах полыхнула множеством искр и исчезла. Это была контрольная цель, очень трудная, потому что шла на высокой скорости и часто меняла направление. Ничего, справились.
Вспомнился и другой случай. Высокий, совершенно седой тридцатилетний капитан по фамилии Ветров учил уму-разуму молоденького лейтенанта. Оба летчики: Ветров — опытный командир, много повидавший. Лейтенант, которого он называл Сашей, начал настоящую службу совсем недавно. Они только что «отвоевались» и еще не успели переодеться. Насколько я понял, штурман Саша на две или три секунды опоздал во время воздушного «боя» с какими-то данными. «Бой» все же был выигран, но... Об этом «но» и говорил капитан:
— Предположим, что скорости у нас и у «противника» одинаковые, потолок тоже. У него пусть незначительное, но преимущество маневра, потому что он пока над нами. Мы отрезаем ему путь. — Капитан ведет ладонью снизу вверх. — Мне нужны данные о цели, а их нет. Значит, я проскакиваю над ней, а она уходит дальше. Встает вопрос: сумею ли я догнать цель, быстро развернуться для стрельбы по ней?
Саша не спорил и не оправдывался — виноват, ничего не поделаешь. Он хорошо знал аппаратуру самолета-ракетоносца, но та сумма задач, которые приходилось решать в воздухе с ее помощью, требовала не просто знаний, а упорной, длительной тренировки и опыта — качеств, которые вырабатываются непосредственно в полете, в воздушном «бою». Ветров это понимал и поэтому не ругал лейтенанта, а пытался объяснить, из чего складывается успех поединка.
В следующем полете экипаж капитана Ветрова выполнил учебную задачу лучше всех в эскадрильи. Самолет «противника», идущий на предельно малой высоте, был обнаружен и атакован по всем правилам. Саша, он же Александр Завьялов, показал мне миниатюрную рельефную карту, над которой трудился две недели.
— Здесь скопированы все горные ущелья, проходы, гребни, высоты — они в действительности есть на участке. Если самолет «противника» идет на малой высоте, чтобы попытаться уйти от радаров, то, глядя на карту и зная исходные данные о цели, нетрудно определить курс, который будет им выбран. Ну а там мы его, тепленького, и встречаем...
Так и случилось в последнем полете. За «противника» летели довольно опытные летчики из соседнего подразделения, выиграть схватку с которыми было трудно. Им нужно было прорваться в тыл и атаковать объект с воздуха; задача экипажа Ветрова — лишить их этой возможности, попросту говоря, найти и уничтожить. Самолет «противника» опустился на предельно малую высоту и, выбросив помехи, попытался прорваться между двумя хребтами. Завьялов открыл свою карту и сказал командиру, что «противник» выйдет там-то. И не ошибся. Они встретились в указанной лейтенантом точке. Дальше было дело техники. Ветров передал вниз — «иду на цель» — и атаковал «противника». Приборы зафиксировали попадание.
Это совсем непросто — отвечать за синее мирное небо...
Ян Владин
Великое имя живого
В Нью-йоркском зоопарке по соседству с обезьяньими вольерами на стене висит большое зеркало. Рядом — надпись: «Вы смотрите на самое опасное животное в мире. Только оно за все время существования Земли было способно истреблять — и истребляло! — целые виды». Запомним эту последнюю фразу и обратимся к словам видного американского зоолога Роберта Мак-Кланга. О том, КАК истребляло, он пишет следующее: «Неблагоприятное воздействие человека на природу выражается в разных формах. Некоторые виды диких животных он обрекает на гибель, меняя привычные условия их жизни — вырубая леса, осушая болота, обрабатывая ядохимикатами те места, где они живут или добывают корм. Он ввозит новых хищников, против которых они беззащитны. Иногда он губит целые виды животных, безжалостно их истребляя, — ради мяса, ради меха, ради перьев или просто ради развлечения».
Тревога в конце концов достучалась до сердца человека. Но именно «в конце концов»: даже за первые десятилетия нашего века, века, когда на место сомнительного антропоцентрического права на истребление стала заступать осознанная обязанность — сохранять, немало редких животных было уничтожено, и немало видов оказалось на грани полного исчезновения. В какой-то степени это напоминало историю с динозаврами: катастрофа нависла в первую очередь над крупнейшими. Среди морских млекопитающих в беду попадали киты (слишком богаты жиром), среди пернатых хищников — кондор (слишком величествен), среди болотных птиц — американский журавль (слишком красив), среди стопоходящих — гризли и большой бурый медведь (слишком опасны).
Тревога включала много составляющих: запоздалое понимание взаимосвязанности всех живущих на Земле существ, чувство вины перед будущими поколениями, осуждение неразумных предков. Но прежде чем то же грозное ощущение достучалось до разума, прошли многие годы. Перед лицом грядущего убийца дронта из XVII века и убийца квагги из века XX стоят в одной шеренге. Этот очевидный факт на первое время заслонил все прочие соображения, и человек бросился немедленно искупать вину. Искупление — особенно поспешное — порой оборачивалось трагикомической стороной.