Читать интересную книгу Алмаз темной крови. Книга 2. Песни Драконов - Лис Арден

Глава третья. Танцовщицы Нимы

– А ты все такая же лысая, как я посмотрю?

– И по-прежнему нет конца твоему носу…

Обменявшись такими словами, две молодые женщины рассмеялись и принялись обниматься. Они прибыли в храм Нимы самыми последними – Гинивара потому, что путь из Нильгау не близок и не легок, Амариллис потому, что задержалась в доме аш-Шудаха, уж очень приветливо ее там встречали.

В комнате уже сидели их подруги, коротая время в беседе с госпожой Эниджей.

– О боги… будто и не было этих четырех лет. Надо же, ведь никто не изменился!.. – И Эниджа встала, чтобы обнять опоздавших учениц. – Ну что, девочки… ступайте в вашу комнату, она свободна. Располагайтесь, отдохните с дороги – и марш в малый зал, встряска вам не помешает. Завтра вам предстоит танцевать для самой Нимы и я хочу проверить, на что вы потратили эти четыре года.

– А я научилась делать вот так… – и Муна, дурачась, принялась преувеличенно страстно изгибаться в самой непристойной разновидности шаммахитского танца.

– Браво. – сдержанно усмехнулась Эниджа. – Только богине это вряд ли понравится, да и грудь у тебя маловата для таких плясок. Да, и сделай-ка полсотни «закатов-рассветов», а то бедра совсем невыразительны… вихляются как ножки у старого стула. И нечего хихикать, девочки, я сама спущусь к вам в зал и уж поверьте, всем вам хватит… моего внимания.

Смеясь и болтая, собравшиеся проследовали памятной дорогой в свою старую комнату, на протяжении двух лет бывшей их пристанищем. Муна заранее причитала по поводу последствий полусотни «закатов-рассветов», упражнения, которое в свое время заставило ее не раз глотать слезы от боли в каменеющих от напряжения мышцах.

– О Нима Сладкосердечная!.. Как сейчас помню – носки вывернешь наружу, колени разведешь и приседаешь… мееееедленно… и поднимаешься… еще мееееедленнее! И спина прямая! И руки как крылья! О боги! – и северянка застонала, прикусив губу.

Ксилла – все та же фарфоровая статуэтка, маленькая драгоценность. Лалик, сердечная подружка, похожая на розу, горячую от полуденных солнечных лучей. Гинивара, потерявшая некоторую угловатость и резкость… видимо, общение с лианами пошло ей на пользу, научив мягкой гибкости. И Амариллис.

Она поднималась по широким ступеням и ей казалось, что дорога, по которой она идет вот уже два десятка лет, вдруг резко свернула, замкнулась в круг, привела ее назад, обманув само время. Будто и не было ничего. И только вчера аш-Шудах привел ее в школу танцев. И все у нее впереди – годы учения, первые выступления, погоня за славой. Амариллис забыла о том, что все это у нее уже есть. Особенно слава. Она глянула на подруг – все они улыбались, безотчетно и робко, как ученицы.

Комната, в которую поднялись танцовщицы, встретила их теплой простотой и воспоминаниями. Они оглядывались, качая головами и вздыхая. Кому-то из них она казалась когда-то верхом роскоши, другие, напротив, удивились скромности обстановки. Кровати, застеленные шелковыми расшитыми покрывалами, шкафчик с книгами, зеркала повсюду… Гинивара решительно прошла к своей постели и повалились навзничь, со вздохом облегчения, столь естественным после долгой дороги.

– Вот ведь чушка нильгайская… – Амариллис увернулась от метко брошенной туфельки. – Нет чтобы искупаться сначала…

– Успеется. Уж лучше я полежу, а то Эниджа как примется нас гонять, сто потов сойдет.

Дорожные сундуки приехавших уже были расставлены возле их кроватей, а поверх покрывал была предусмотрительно разложена простая пара – туника и шаровары – в которой занимались танцовщицы школы Нимы.

– Неужели это наши костюмы? Ох, боюсь, я в свой не влезу… – Лалик с опаской примерила пояс шаровар к своей талии. – Ну вроде ничего… надеть-то надену, а вот танцевать в ней…

Они усаживались на свои кровати, разглаживали светло-желтую ткань костюмов, переглядывались, пересмеивались; повзрослевшие девочки вернулись к прежним игрушкам…

– Ну, девчонки, рассказывайте же! – потребовала Лалик, как только танцовщицы расположились на отдых. От нетерпения она ерзала на диванных подушках, будто набиты они были не гагачьим пухом, а кусачими муравьями. – Начнем с тебя, Ксилла. Мне ан-Нуман говорил, что ты любимая танцовщица императора, других он и видеть не желает. Так сколько перед тобой шестов несут?

…В Суртоне, где жизнь была переполнена ритуалами и условностями, этот обычай был одним из самых древних. Жены влиятельных и богатых людей выходили их своих домов крайне редко, но уж если такое случалось, то выход в свет обставлялся со всей возможной пышностью. Госпожу несли в роскошном открытом паланкине, одета она была как храмовая статуя – так много было на ней драгоценностей, а платье не гнулось от тяжелой вышивки. Но ведь всех нарядов сразу не одеть! И дюжину серег в уши не вдеть, и больше пяти колец на палец не нанизать. Такая вот досада. Но суртонских красавиц она не донимала. Потому как существовал обычай, согласно которому перед паланкином с хозяйкой всего этого великолепия шли парами слуги, неся нутановые шесты, на которых были развешаны все-все наряды, шкатулки, в которых были разложены все-все драгоценности… Но, поскольку у суртонских вельмож на содержании бывало до десятка жен и несколько наложниц в придачу, то обычно хватало пары-другой слуг. Редко когда их было шестеро. Но все равно зрелище было впечатляющее.

– Так сколько? – любопытство переливалось в глазах Лалик радужной пленкой.

– Одиннадцать. – Скромно опустив ресницы, ответила Ксилла. – Пять шестов и шесть шкатулок.

Подруги только ахнули.

– Вот это да! – Лалик даже рот приоткрыла от изумления. – Ай да тихоня!.. Пожалуй, мне стоит рассказать об этом ан-Нуману, ежели ему придет в голову сопротивляться в ювелирной лавке.

– А что, он сопротивлялся? – посмеиваясь, поинтересовалась Гинивара.

– Да разве он посмеет!.. – и Лалик рассмеялась. – Теперь ты рассказывай.

Гинивара пожала плечами.

– У нас не принято рассказывать подробности о жизни храма. Скажу только, что верховный жрец мной доволен, доверяет мне главные партии утренних ритуалов. Вечерние мне пока не по рангу.

…Она говорила неторопливо, с усилившимся нильгайским акцентом. Рассказывала о красотах храма Калима – большей частью то, что и так было известно, о чудо-платьях из цветочных лепестков, о венках, расцветающих на головах танцовщиц, если богу оказывается угодно их искусство. Амариллис смотрела на нее и вспоминала рассказы Хэлдара – там был совсем другой Нильгау, и храм другой, где цветы не украшали, а душили. А Гинивара, не прерывая рассказа, раскрыла одну из своих дорожных сумок из толстой кожи, вынула из нее четыре свертка и принялась раздавать их подругам.

– Подарки! – и Ксилла заулыбалась и потянулась к собственным сундукам. Как и остальные девушки.

Гинивара привезла подругам статуэтки, мастерски вырезанные из душистого розового дерева. Все они изображали обнаженную по пояс девушку, стоящую в чашечке диковинного цветка, запрокинув голову и прижимая руки ладонями к груди в молитвенно-страстном жесте.

– Послушай, это же ты!.. – стреляя глазами от подарка к дарительнице, сказала Муна. – И жест это твой, ты им выпускной танец завершала.

– Может, и так. – Не стала спорить нильгайка, улыбаясь краешками губ. – Мастер волен в своих творениях. И я не могу запретить ему…

– Восхищаться собою. – Закончила за нее Муна. – Бедняга, мне жаль его. Девочки, это вам.

И она достала четыре серебряных зеркала. Небольшие, удобно укладывающиеся в футляры из тисненой кожи, не темнеющие, не пачкающиеся, превосходно отражающие – незаменимая в дороге вещь. Сбоку к футляру крепилась деревянная расческа, такая, от которой волосы не разлетались цыплячьим пухом, не цепляющая спутавшиеся волоски, ласковая и осторожная.

– Спасибо, Муна. Мой господин любит смотреть, как я расчесываю волосы… – Ксилла лукаво прищурила глаза, – А теперь моя очередь.

Маленькая суртонка аккуратно извлекла четыре легких деревянных коробки, раскрыла одну из них и потянула вверх какое-то невесомое, позванивающее переплетение шелковых нитей и фарфоровых фигурок.

– Поющие ветра. – Пояснила Ксилла. – Повесьте их в своей спальне и сон ваш будет сладок и спокоен, и воздух всегда будет свежим… конечно, если вы не забудете открыть окно. Не бойся, Амариллис, они очень прочные, мастера бросают их на каменный пол, прежде чем вплести в шелковые тенета. А еще они не спутываются. Как это получается, я не знаю. Вот, держите.

И она протянула Гиниваре переплетение пышных цветов, Лалик – золотистые звезды, Муне – белоснежные снежинки, а Амариллис – колокольчики и капли… не то дождя, не то слез. Девушки покачивали на вытянутых руках легкие, удивительно красивые никчемушки-безделушки, улыбаясь и благодарно кивая Ксилле.