Читать интересную книгу Сад бабочек - Дот Хатчисон

– Прелестная татуировка, моя милая.

Я проследила за его взглядом. За пару месяцев до этого все мы, даже Катрин, сделали себе татуировки. Потом это казалось нам чем-то нелепым, мы даже не понимали, как вообще решились на это. Мы тогда были немного навеселе, Хоуп доставала нас, пока мы не сдались. Татуировка была на правой щиколотке, с внешней стороны: изящный узор из переплетающихся черных линий. Это Хоуп такой выбрала. София, самая здравомыслящая из всех, была против бабочки: это слишком вычурно и банально. Но Хоуп стояла на своем. Если ей что-то взбредало в голову, она была невыносима. Как правило, на время работы мы прикрывали татуировку одеждой или косметикой. Но, учитывая тематику вечера, Джулиан сказал, что рисунок можно не прикрывать.

– Спасибо, – я налила ему вина в бокал.

– Вам нравятся бабочки?

В общем-то нет, но такой ответ ему вряд ли понравился бы.

– Они красивые.

– Да. Но, как и всякое красивое создание, живут очень мало, – он оглядел меня снизу доверху и улыбнулся, глаза у него были бледно-зеленые. – Прелестна не только татуировка.

Я отметила про себя, что отец внушает страх в той же мере, что и сын, и следовало сказать об этом Хоуп.

– Благодарю, сэр.

– Мне кажется, вы слишком молоды для работы в таком ресторане.

Впервые кто-то говорил мне, что я слишком молодо выгляжу. Я уставилась на него, заметила в его взгляде какое-то удовлетворение.

– Некоторые выглядят старше своих лет, – произнесла я и тут же пожалела об этом. Не хватало еще, чтобы состоятельный клиент заявил Джулиану, что я солгала насчет своего возраста.

Я направилась к следующему столику. Он ничего не сказал, но я чувствовала на себе его взгляд, пока шла на кухню.

Во вторую часть презентации я пробралась в раздевалку за тампоном и направилась было в туалет. В дверях стоял сын клиента. Ему было двадцать пять или около того, но мы были одни в тесной комнате, и мне стало не по себе. Обычно Хоуп слабо разбиралась в людях, но в этот раз она оказалась права: с этим парнем в самом деле что-то было не так.

– Простите, но это комната только для персонала.

Он проигнорировал мои слова и, по-прежнему стоя в дверях, потрепал край моего крыла.

– У моего отца превосходный вкус, тебе не кажется?

– Вы должны уйти, сэр. Клиентам запрещено здесь находиться.

– Знал, что ты так скажешь.

– А я повторю, если надо. – Кегс, помощник официанта, грубо оттащил его от двери. – Очень жаль, но если вы не вернетесь в зал, вам придется покинуть ресторан.

Незнакомец оглядел его с ног до головы. Кегс был высокий и крепкий, и вполне был способен швырнуть человека, как пивной бочонок, – отсюда и прозвище. Незнакомец хмуро кивнул и удалился.

Кегс смотрел ему вслед, пока тот не повернул за угол.

– Ты в порядке, дорогуша?

– Да, спасибо.

Мы называли его «своим» помощником, в основном потому, что Джулиан всегда назначал его в наши смены и он считал нас своими девочками. Независимо от того, работал он в ту ночь или нет, Кегс всегда провожал нас до метро и ждал, пока мы не сядем в поезд. Он единственный игнорировал правила Джулиана насчет татуировок и пирсинга – неизвестно почему. Да, он был только помощником и не общался с клиентами, но все равно был на виду. Джулиан ничего не говорил по поводу его проколотых ушей, бровей, губ и языка. Или рук, сплошь покрытых переплетением черных линий, которые просвечивали сквозь белую рубашку и выглядывали из-под манжет и воротника, если их не скрывали длинные волосы. Иногда Кегс собирал волосы, и было видно, что татуировка тянется по шее до самого затылка.

Он чмокнул меня в щеку и проводил до туалета, и стоял у двери, пока я не закончила свои дела, а потом проводил до кухни.

– Повнимательнее с сыном клиента, – предупредил он остальных.

– Я же говорила, – хихикнула Хоуп.

В ту ночь Кегс проводил нас до самого дома. На следующий день Джулиан с тревогой выслушал об инциденте, но сказал, чтобы мы не беспокоились, поскольку клиенты уехали обратно в Мэриленд. Вернее, мы так думали.

Несколько недель спустя мы с Ноэми возвращались из библиотеки, и она повстречала кого-то из своей группы. Я оставила их и сказала, что сама доберусь до дома.

Я прошла три квартала, и меня что-то укололо. Я даже вскрикнуть не успела, ноги подкосились, и в глазах потемнело.

* * *

– Вечером, посреди улицы, в Нью-Йорке? – недоверчиво спрашивает Эддисон.

– Как я уже сказала, в Нью-Йорке, как правило, не задают вопросов, а отец с сыном при необходимости могли быть очень обаятельными. Думаю, они сумели убедить людей вокруг.

– И вы очнулись в Саду?

– Да.

Ивонна приоткрывает дверь бедром. В руках у нее упаковки с едой и напитки. Она едва не роняет все на стол и благодарит Виктора, когда тот помогает ей все расставить.

– Тут хот-доги, гамбургеры, картошка, – говорит Ивонна. – Не знала, что вы любите, поэтому попросила, чтобы соусы положили в коробку.

До Инары не сразу доходит, что Ивонна обращается к ней. Она ограничивается простым «спасибо».

– От Рамирес есть что-нибудь? – спрашивает Эддисон.

Ивонна пожимает плечами.

– Ничего особенного. Идентифицировали еще пару девушек, и некоторые назвали свои имена и адреса. Или только адреса. У одной родители переехали в Париж. Бедняжка.

Виктор распаковывает еду и следит за Инарой. Та вопросительно смотрит на Ивонну, но никак не выдает своих мыслей. Потом качает головой и берет пакетик с кетчупом.

– А сенатор? – спрашивает Эддисон.

– Еще в воздухе. Им пришлось отклониться от курса из-за грозового фронта.

Что ж, это тоже весьма неплохо.

– Спасибо, Ивонна.

Она подносит руку к уху:

– Я дам знать, если будет что-нибудь интересное.

Кивает Инаре и выходит. Еще через несколько секунд зеркальное стекло вздрагивает: хлопнула дверь в наблюдательной комнате.

Виктор выдавливает горчицу на хот-дог и наблюдает за Инарой. У него еще ни разу не возникало сомнений относительно расстановки ролей в разговоре с жертвой. Но ведь и она не совсем обычная жертва, ведь так? Это, по меньшей мере, половина проблемы. Он хмурится и смотрит на еду, чтобы Инара не приняла это на свой счет.

Это прерогатива Эддисона.

Но он должен знать.

– Вы не очень-то удивились, когда услышали про сенатора Кингсли.

– А должна была?

– Все-таки вы знаете друг друга по имени.

– Нет.

Она выдавливает кетчуп на котлету и жареную картошку, после чего набивает рот.

– Тогда как…

– Некоторые без конца говорили о своей семье. Наверное, боялись забыть. Но имен никто не называл. Равенна говорила, что ее мама была сенатором. Это все, что я знаю.

– Ее настоящее имя Патрис, – замечает Эддисон.

Инара лишь пожимает плечами.

– Как, по-вашему, назвать Бабочку из Сада, если от внешнего мира ее отделяет всего один шаг?

– Ну? И как же ее назвать?

– Думаю, все зависит от матери, сенатор она или нет. Насколько болезненным будет переход от Равенны к Патрис, если мама будет слишком настаивать?

Она откусывает от гамбургера и медленно жует, закрыв глаза. У нее вырывается тихий стон, и лицо смягчается от удовольствия.

– Давно не ели фастфуд? – Эддисон невольно улыбается.

Инара кивает.

– Лоррейн готовила только здоровую пищу, с этим было строго.

– Лоррейн? – Эддисон достает блокнот и перелистывает несколько страниц. – Врачи приняли женщину по имени Лоррейн. Она сказала, что работала там. Выходит, она знала про Сад?

– Она жила там.

Виктор смотрит на нее в изумлении, краем глаза замечая, как соус с хот-дога капает на фольгу. Инара не торопится, доедает все до последнего кусочка и только потом продолжает.

– Я, кажется, говорила, что некоторые девушки пытались выслужиться?

* * *

Лоррейн в свое время тоже пыталась. Она так хотела понравиться Садовнику, что готова была помогать ему во всем, что бы тот ни задумал, лишь бы он любил ее. Наверное, она была психически сломлена еще до того, как попала в Сад. Обычно девушкам вроде нее делали вторую татуировку – еще одну бабочку, но теперь уже на лице, чтобы все видели, как им нравится в Саду. Однако на Лоррейн у Садовника были другие планы. Он выпускал ее из Сада.

Он отправил ее в школу медсестер и на кулинарные курсы. Лоррейн была до того покорна и так его любила, что даже не пыталась сбежать или рассказать кому-нибудь про Сад, или мертвых Бабочек, или про живых, которые еще могли на что-то надеяться. Она ходила на занятия, а когда вернулась в Сад, стала набираться опыта. Когда ей стукнул двадцать один год, Садовник забрал у нее все черные платья и выдал простую серую униформу, которая закрывала спину. Так Лоррейн стала нашей медсестрой и кухаркой.

С того дня он ни разу к ней не прикоснулся и не разговаривал с ней, если дело не касалось ее обязанностей. Тогда она возненавидела его.

Но, видимо, не настолько, чтобы рассказать про Сад.

В хорошие дни, каких выпадало не так уж много, я даже чувствовала что-то вроде жалости к ней. Сколько ей, около сорока, так? Она была одной из первых Бабочек и провела в Саду большую часть жизни. Если подумать, то психологический перелом, наверное, неизбежен. Во всяком случае, она не оказалась под стеклом, о чем горько сожалела.