Читать интересную книгу Дама с камелиями - Александр Дюма-сын

Мне хотелось бы оставить вам что-нибудь на память, но все мои вещи опечатаны, и у меня ничего нет.

Вы представляете себе, мой друг? Я умираю и из спальни слышу в соседней комнате шаги сторожа, которого мои кредиторы поставили тут, чтобы друзья ничего не унесли и чтобы у меня ничего не осталось, если я не умру. Нужно надеяться, что они дождутся конца и тогда уж назначат аукцион.

Ах как безжалостны люди! Или нет, я ошибаюсь, это Бог справедлив и непреклонен.

Итак, мой друг, вы явитесь на аукцион и купите что-нибудь. Если же я спрячу для вас какую-нибудь безделушку и они узнают об этом, они способны привлечь вас к ответственности за присвоение чужой собственности.

Я покидаю печальную жизнь.

Велика была бы милость божья, если бы мне позволено было увидеть вас перед смертью! Но по всему видно, что я должна вам сказать: прости, мой друг! Простите, что я кончаю письмо, но мои исцелители истощают меня кровопусканиями, и рука моя отказывается служить.

Маргарита Готье».

И действительно, последние строчки с трудом можно было прочесть.

Я вернул письмо Арману, который, наверное, повторял его на память, в то время как я читал по бумаге. Взяв его у меня, он сказал:

— Кто бы мог подумать, что это писала содержанка!

И, растроганный своими воспоминаниями, он рассматривал некоторое время почерк, а потом поднес письмо к губам.

— Как вспомню, — снова начал он, — что она умерла, не повидавшись со мной, и что я ее не увижу больше никогда, как вспомню, что она сделала для меня то, чего не сделала бы сестра, я не могу себе простить, что дал ей умереть так, как она умерла. Умерла! Умерла, думая обо мне, произнося мое имя, бедная милая Маргарита! — И Арман, дав волю своим воспоминаниям и слезам, протянул мне руку и продолжал: — Наверное, всякий посмеялся бы надо мной, увидев мои горькие слезы о такой покойной, ведь никто не знает, как я заставил страдать эту женщину, как я был жесток, как она была добра и покорна. Я думал, что имею право ее прощать, а теперь считаю себя недостойным ее прощения. Ах, я отдал бы десять лет жизни, чтобы поплакать один час у ее ног.

Очень тяжело утешать в горе, которого не знаешь, а меж тем я испытывал такое горячее участие к этому молодому человеку, он с такой откровенностью сделал меня поверенным своего горя, что я решил, что мои слова не будут ему безразличны, и сказал:

— Разве у вас нет родных, друзей? Попытайтесь повидаться с ними, и они утешат вас, а я могу вам только сочувствовать.

— Да, это верно, — сказал он, поднявшись и сделав несколько шагов по комнате, — я вам надоел. Простите, я не подумал, что мое горе вас очень мало трогает и что я пристаю к вам с тем, что вас не может и не должно ничуть интересовать.

— Вы неверно меня поняли, я весь к вашим услугам. Мне только жаль, что я не в состоянии успокоить вас. Если мое общество и общество моих друзей могут вас развлечь, если я хоть чем-нибудь могу быть вам полезен, пожалуйста, не сомневайтесь в полной моей готовности.

— Простите меня, — сказал он, — горе преувеличивает все ощущения. Позвольте мне остаться у вас еще несколько минут и вытереть глаза: я не хочу, чтобы уличные зеваки рассматривали с любопытством большого парня, который плачет. Вы меня осчастливили этой книгой, я никогда не сумею вас отблагодарить.

— Считайте меня своим другом, — сказал я Арману, — и откройте мне причины вашего горя. Большое утешение — рассказать о своих страданиях.

— Вы правы, но сегодня мне слишком хочется плакать и я не сумею вам связно рассказать. Как-нибудь на днях я расскажу вам все подробно, и вы сами увидите, должен ли я оплакивать бедную девушку. А теперь, — добавил он, в последний раз вытерев глаза и посмотрев на себя в зеркало, — скажите, вы не очень на меня сердитесь и позволите мне снова навестить вас?

У него было очень милое и приятное выражение лица, и я с трудом удержался, чтобы не обнять его.

Что касается Армана, то глаза его опять подернулись слезами. Он увидел, что я это заметил, и отвернулся.

— Мужайтесь, — сказал я.

— Прощайте. — И, сделав над собой неимоверное усилие, чтобы не заплакать, он выбежал от меня.

Я отодвинул занавес и увидел, как он садился в экипаж, который ждал его у дверей. Усевшись, он сейчас же залился слезами и закрыл лицо платком.

V

Прошло много времени, и я ничего не слышал об Армане, но зато мне часто приходилось слышать о Маргарите.

Я не знаю, замечали ли вы, что иногда достаточно, чтобы кто-нибудь только раз произнес при вас имя особы, которая совершенно не должна была бы вас интересовать, как вдруг вокруг этого имени начинают собираться различные детали и все ваши друзья начинают говорить вам о том, о чем они никогда раньше с вами не разговаривали. Вы вдруг открываете, что эта особа даже интересовала вас, вы замечаете, что она много раз появлялась в вашей жизни, но только вы на это не обращали внимания. Вы находите в том, что вам рассказывают, сходство с некоторыми явлениями вашей собственной жизни. По отношению к Маргарите дело не обстояло буквально так: я ее и раньше видел, встречал и знал по виду, однако со времени аукциона мне так часто приходилось слышать это имя, а в описанном происшествии оно было связано с таким глубоким страданием, что мое удивление только возросло, а любопытство усилилось.

В результате я обращался ко всем моим друзьям, с которыми я раньше никогда не разговаривал о Маргарите, с вопросом:

— Вы знали Маргариту Готье?

— Даму с камелиями?

— Да.

— Конечно!

Эти «конечно!» сопровождались иногда улыбками, довольно-таки недвусмысленными.

— А что она представляла собой? — продолжал я.

— Хорошая была девушка.

— И это все?

— Ну да, пожалуй, она была умнее и добрее других.

— И вы ничего особенного о ней не знаете?

— Она разорила барона Г.

— И только?

— Она была любовницей старого герцога.

— Она действительно была его любовницей?

— Говорят. Во всяком случае он ей давал много денег.

И всегда — одни и те же сведения.

А мне хотелось узнать что-нибудь о связи Маргариты с Арманом.

Я встретил как-то одного человека, который дружил со всеми известными женщинами. Я спросил его:

— Вы знали Маргариту Готье?

Ответом мне было все то же «конечно».

— Что это была за девушка?

— Красивая и добрая. Ее смерть причинила мне большое горе.

— У нее был любовник Арман Дюваль?

— Высокого роста, блондин?

— Да.

— Был.

— А что собой представляет Арман?

— Молодой человек, который прожил с ней то немногое, что у него было, и, по-видимому, был вынужден ее бросить. Говорят, он был от нее без ума.

— А она?

— Она тоже его очень любила, как говорят, но по-своему. От этих женщин нельзя требовать больше, чем они могут дать.

— Что стало с Арманом?

— Не знаю. Мы его мало знали. Он жил с Маргаритой пять-шесть месяцев, но в деревне. Когда она вернулась, он уехал.

— И вы его не видели с тех пор?

— Ни разу.

Я тоже больше не видел Армана. Я подумывал, что, может быть, в момент его визита ко мне его любовь к Маргарите была преувеличена, а следовательно, и его страдания из-за недавно полученного известия о ее смерти, и что, может быть, он уже забыл и покойную, и свое обещание прийти ко мне.

Это предположение было бы весьма правдоподобно по отношению ко всякому другому человеку, но в отчаянии Армана звучали искренние ноты, и, переходя от одной крайности к другой, я решил, что печаль повела за собой болезнь и что я не получаю известий потому, что он болен и даже, может быть, умер.

Я невольно заинтересовался этим молодым человеком. Может быть, в этой заинтересованности был своего рода эгоизм, может быть, я угадывал под этим страданием трогательную повесть души, может быть, даже мое желание узнать ее сыграло главную роль в заботах об Армане.

Но, так как господин Дюваль не приходил ко мне, я решил к нему пойти. Предлог нетрудно было найти. К несчастью, я не знал его адреса, и, к кому ни обращался, никто не мог мне его указать.

Я отправился на улицу д'Антэн. Может быть, швейцар Маргариты знал, где живет Арман. Но там был новый швейцар. И он также ничего не знал. Я спросил тогда, на каком кладбище похоронена мадемуазель Готье. Оказалось, что на Монмартрском.

Стоял апрель, погода была прекрасная, могилы не имели уже того печального и унылого вида, какой им придает зима. Было к тому же достаточно тепло, так что живые могли вспомнить о мертвых и навестить их. Я отправился на кладбище, решив про себя, что при первом взгляде на могилу Маргариты увижу, жива ли еще печаль Армана, и узнаю, может быть, куда он девался.

Я зашел в сторожку и спросил у сторожа, не была ли похоронена на Монмартрском кладбище 22 февраля женщина по имени Маргарита Готье.

Сторож перелистал толстую книгу, в которой записаны и пронумерованы все, кто является в это последнее убежище, и ответил мне, что действительно 22 февраля, в полдень, была похоронена женщина, носившая такое имя.