полетели уже со всех сторон. Морозный вихрь распахнул двери синагоги, задул свечи, и только в темноте еще некоторое время раздавались звуки тихой и печальной скрипки. То в песне человек с пенсне и портфелем наконец обрел свой дом. Поезд привез его к той станции, куда обычно не ходят поезда.
Яша лежал на полу, и у ног его вилась седая борода, какой в жизни он никогда не носил. «Остановилось сердце», – сказал врач «Скорой» на глазах у застывшей, дышащей морозным паром толпы. «Последствия старых стрессов и травм», – объяснил врач. Толпа побросала камни и молча побрела по домам. Отец Никодим перестал быть ее пророком. Он съежился, скуксился, стал просто усталым старичком.
Где похоронили Яшу, мы не узнали. За телом приехала родственница – черноволосая женщина с морщинами, похожими на трещины в сухой земле, троюродная сестра Яши. Она плакала на гробе, хотя никогда не видела Яшу живьем. Она шла по улицам города, завывая и таща гроб за собой по снегу. Она прошла один круг, а затем второй, а затем третий. Люди наблюдали за ней из окон. Они боялись пошевелиться. Боялись включить свет и телевизор. Город притих и погрузился во тьму во время этой странной похоронной процессии. Потом женщина увезла Яшу навсегда.
Повелитель жаб, муж моей мамы, ушел после череды скандалов. Перед уходом он зачем-то отвинтил все шурупы в доме. Шурупы, которые держали шкафы. Шурупы, на которых висело зеркало. Мы пришли домой и увидели, что вся мебель и одежда, и посуда, сваленные, лежат на полу. Наверху лежали джинсы – те самые, которые сделал Яша, с надписью «Lee». Мама посмотрела на них и провела рукой по волосам. «Господи боже мой, – сказала она. – Я стала совсем, совсем седая».
Порхать как бабочка
Тренера по боксу звали Анатолий Игоревич Кабелин. Кулачища у него были такие, что делалось грустно и тошно. Огромные, нарезанные стволами вен, с каменными мозолями на костяшках. Кулачища с трудом умещались в перчатку. Всякий раз, когда Кабелину требовалось натянуть ее на руку, он делал это долго, со скрипом, и нередко раздирал дермантиновую ткань, если та оказывалась недостаточно прочной. Засовывая обратно выскочивший из дыры поролон, он матерился.
«Что ж такое, бля, – бубнил он, рассматривая очередную порванную перчатку. – Что ж за мастер выпустил это изделие? Это же будет убийство, а не бокс, если такие надеть в ринг». Бубнеж тренера разносился по залу рокотом пикирующего бомбардировщика.
Мы с ужасом поглядывали на его ручищи. Страшно было даже представить, как доставалось соперникам Кабелина по рингу. Говорят, они летали как два чугунных молота, его кулаки, и воздух свистел от них. В зале висела старая фотография: на ней молодой Кабелин жестко выписывает в челюсть оппоненту правым прямым. Подпись гласила: 1984 год, финал чемпионата Горьковской области. Было очевидно, что после такого удара соперник Кабелина уполз в дремучий лес умирать.
На тренировках Кабелин обычно восседал на краю ринга и давал команды. «Лети быстрее, шпанюга!» – орал он. Или, если был добр, орал: «Лети орлом, шантрапа!»
Нередко тренер бывал пьян. Тогда, чтобы уклониться от работы, он отправлял нас играть в баскетбол на отжимания. Игроки, которые пропускали мяч в свою сетку, должны были отжаться на кулачках десять раз. Каждый раз команды делились несправедливо. В одной из них непременно оказывались все хулиганы, короли дворового баскетбола, а в другой – неудачники, которые отжимались за игру иногда по тысяче раз. Я приходил домой после таких тренировок и по часу держал руки в тазу с холодной водой – иначе пальцы не разгибались.
Во время этой жестокой баскетбольной игры Анатолий Игоревич, не слезая с ринга, весело выпивал со своими бывшими воспитанниками. Алкаши, бандиты с бычьими шеями, стремные бизнесмены мелкого пошиба – все они вышли из нашей школы бокса, всех подготовил к большой жизни Кабелин. Теперь они считали своим долгом накатить с «дядь Толей».
Я помню унижение: когда, отжимаясь в миллионный раз после пропущенного от хулиганов мяча, видел секцию борцов, организованной группой выбегавшую на тренировку. Все подтянуты, молодцеваты, в одинаковой форме – красные с желтыми лампасами штаны и синие, – и они пробегали мимо нас, отжимающихся, с чувством такого превосходства, что от обиды хотелось встать и немедленно организовать замес. «Че смотрите? Че такие нарядные? Че бегаете строем?» – претензий к борцам у секции бокса было много.
Это в боксе меня научили наезжать на людей. До секции я вообще не ругался матом, но, походив полгода в эту кузницу кадров, научился очень быстро – благо учителей хватало. Главным из них, как я уже говорил, был сам тренер. Но и все остальные не отставали: будущие боксеры являлись в секцию в основном из неблагополучных рабочих кварталов, неполных или с пьющими отцами семей, из подворотен и подвалов – короче, каждый прошел серьезную школу злословия и мог витиевато, но при этом доходчиво обосновать свою мысль.
В городских кругах секция бокса заслуженно считалась рассадником мелкого хулиганства и бандитизма. В то же время секцию борьбы считали поставщиком законопослушных и всячески одаренных членов взрослого общества. Выпускники борцовской секции получали высшее образование, устраивались на хорошую работу. Тренер борцов ежегодно получал грамоты в городской мэрии. А нашего Кабелина вызвали туда только раз – когда очередной его подопечный попался на пьяной драке в ресторане «Рябинушка». У драки было отягчающее обстоятельство: боксер в суматохе зарядил в челюсть майору милиции. «Майор был в штатском, – заступался за своего Кабелин. – Как его отличить, бля, от остальных?» Мэрские смотрели на тренера с осуждением. Ему пригрозили, что, если так пойдет и дальше, лавочку прикроют.
Из-за постоянного баскетбола моя боксерская техника продвигалась не быстро. Я ходил в секцию уже полгода, но за это время мог похвастаться только тем, что набил морду пацану на два года младше меня. И еще – унизительно проиграл на районных соревнованиях.
В проигрыше тоже был виноват Кабелин, злой демон моей судьбы. Он выставил меня против спортсмена, которому было полшага до КМС. Тренер не посмотрел списки или посмотрел невнимательно. Он решил, что если мы с соперником весим одинаково, то и все остальное у нас одинаковое – в том числе уровень мастерства.
Едва мы вышли в ринг, парень набросился на меня, как дикий тигр. Я порадовался, что на бой не пришла мама. Она всегда была против бокса. «Тебе сломают нос и отобьют мозги! – говорила она. – Ты станешь совсем дурачок!»
Именно это и происходило в моем первом бою. Нос не сломали по