Читать интересную книгу Рассказы - Евгения Хамуляк

– За столько веков научилась Старшая Сестра прятаться под кожу и личину простых людей, а порой в животных обращаясь. Только словишь, только поймаешь – глядь, а она уже в другом месте набедокурила.

– А как же узнать ее, проказницу? – спрашивали детки, левый глазик закрывая, а ротик алый открывая от сладкого и пряного, тягучего и липкого, как медок сна грядущего.

Вздохнула девушка, будто вспоминая что-то печальное и, посмотрев в окошко на улицу, продолжала:

– Узнать не сложно… Кто темным силам поклоняется, мысли черные от добрых людей скрывает, дела за ради злобы и зависти делает, вольно или невольно, под ночным покровом чужое ворует и хитростью не свое выманивает – в том живет частица души Старшой Сестры. И нельзя водой такую душу отмыть, нельзя уговорами заговорить.

Пока сама окаянная не поймет, что злость ее несчастной делает, пока сама не остановится, добром чистым не обернется, всю черноту с сердца счищая, – ничего не изменится, ребятушки.

Посмотрела больная девица на гостей своих маленьких, словно пирожки по полу рассыпанных, сладко дремлющих, и сама хотела на чуток прикорнуть на подоконнике.

Как вдруг один мальчуган с полу поднялся, будто на него волшебный сон-сказ не действовал, и спросил:

– И тебя Старшая Сестра прокляла, значит?

Удивилась Рада вопросу волнительному и тону серьезному:

– Ты почему не спишь, Кирилушка?

– Коли найду я проклятую Сестру Старшую, приволоку в древний город столицу нашу, где черемухи растут, проснутся боги наши славные, выздоровеют твои ноженьки, милая Радужка?

Обняла молодца девушка, поцеловала в чуб его русый от души.

– Матушка моя, умирая, предрекла мне, – смущенно изрекла Рада, – если я колдовать не буду, как она раньше, а до нее бабка моя, а до бабки – древние женщины, ноги мои в деревяшки сухие превратятся, ибо проклятье на нашей семье стовековое, с дьяволом кровью подписанное. Каждый год все выше болезнь меня точить станет, а как сердца коснется – одервенею…

Заплакал тихонечко Кирилка, хоть мужчинам это и не положено было.

А Радужка утешала:

– Да я сильно не печалюсь, дружочек, и ты не плачь. Мужа и детей у меня нет, большого хозяйства или богатства тоже. Терять нечего. Пожила чуток, порадовала друзей сказками да глупыми выдумками – хватит с меня.

– А почему не колдуешь? Ведьмы не только кровь пьют, но многим чем помогают. В соседней деревне, сказывают, живет одна такая, Маруся Коза, с хворями разговаривает, тяжелые болезни уводит. Любят и уважают там эту ведьму.

– Видела я, Кирилка, к чему колдовство приводит. Бабушка моя в доме живой сгорела, пусть душа ее очистится, а матушка, всю ночь проплакав слезами горючими, наутро поклялась отомстить всем виноватым. И начались черные времена в округе, когда семьи как орехи кололись, дети умирали на руках у матерей, и люди в тени превращались от черного ее колдовства. Пока и мою матушку не поймали и осиновый кол ей в сердце не воткнули, чтоб остановить проклятие.

И я лучше одервенею, чем на эту дорогу шаткую ступлю. Коли должен кто умереть – пусть умрет, а коли жить хорошо захочет – узнает, как и без моей помощи.

Вот в чем себе отказать не могу – то детей хворых лечить. Тут мое сердце не подвластно моему решению. Но только словом, только добрым отношением…

И нежно так в глаза Кирилке посмотрела отблеском своим травяным, проникновенным, что слезы детские тут же высохли и мальчонка улыбнулся в ответ светло.

– Ну, а за что же тебя тогда Боженька наказал?

– Каждый день, Кирилка, его прошу простить за грехи родителей, да видно, кроме маминого пророчества, ничто мне не поможет.

– Какое пророчество? – оживился малый защитник.

– Умирала матушка страшной смертью, с осиновым колом в сердце десять дней и десять ночей, уча меня черному мастерству колдовства и ворожбы, – шепотом продолжала на ухо малому другу Рада. – Все умею, все могу! Сила во мне невиданная: все секреты мне матушка перед смертью открыла, хоть и было мне пятушка лет. Не стала я окаянную родительницу огорчать, что не собираюсь дело ее продолжать, вот и раскрыла она мне на прощание перед самым своим исходом секрет страшный. Снимет проклятье лишь женщина с каменным сердцем…

– Злая колдунья? – обомлел мальчуган.

– Вовсе нет, добрейшая из добрейших, с благородным и гордым сердцем, которое матушка моя разбила ей. Но Боги смилостивились над несчастной, и, чтобы не лишить семью главной опоры, на которой, будто на сильной яблоне все плоды, и счастье держалось, ее сердце окаменело от горя. Навсегда.

А как найти ту женщину – я, мальчик, не знаю. Издалека ли изблизи не видны мне сердца, ни каменные, ни обычные человеческие.

Кирилка положил руку свою дружественную на плечо юродивой и улыбнулся открыто.

– Верю, счастье найдет тебя, милая Радужка! Не может быть, чтоб на одну тебя такие несчастья обрушивались. Где-то и тебе кусочек радости припасен.

– Потерялся, наверное, мой кусочек, дружочек мой.

Обнялись друзья, смахнули слезу, глянь, а на дворе уж и вечер. И шум-гам за окном!

Детки-пирожки попросыпались вмиг, в чем дело посмотреть, из домика вылететь захотели, столпились у дверки деревянной скрипучей, да и обомлели от чуда расчудесного, что в сени к Радужке пожаловало.

Так и попадали гурьбой развеселой на половички назад, расступаясь.

А явилось в сени к юродивой и впрямь сказочное диво: лебеди белые в избушку вплывали, крыльями белоснежными размахивая в поклоне. И уже не лебедями оборачивались, а высокими березами белоствольными с сережками серебряными в ушах да нарядах царственных. Открывали серебристую листву, шумя нивой кружевной, превращаясь уже в белолицых красавиц, одна краше другой. А после эдакого чуда в избушку, склоняя широкие спины, входили молодцы красные с лицом смелым, открытым да приятным, по родству, видно, братья лебедей распрекрасных. Входили и расступались в разные стороны, пропуская самое главное волшебство, от которого свет шел невиданной силы, аж издалека, серебром покрывая всего, до чего прикасался. Вошла ли, вплыла ли княгиня благородная, про которых только сказки сказывают: высока, стройна, будто луна, усыпана жемчугом, от высоких воротников до полы серебряными нитями ушитая, сверкая звездами поднебесными со всех сторон. Кто ее хоть раз видел или встречал, взгляд не мог более отвести от лица ее тонкого, красивого, от очей глубоких мудрых, ото рта алого макового, от сияния ее живого, облагораживающего любое окружение, серое белым преображая.

Вошла, склонила голову величественную в поклоне и попросила присесть на лавочку. Поразились дети и Радужка гостям таким небывалым, знатным, что не могли слово вымолвить. Княжна подождала чуток и присела все-таки, после нее усадились четверо лебедей молодых и четверо витязей удалых, всю светелку маленькую занимая, теснотою мучаясь, да не жалуясь.

Молчали все. Гости знатные, гости славные, раз пожаловали – сами разговор начать должны. Так положено.

Оглядела княгиня светелку убогую бесстрастно, посмотрела на хозяйку домика взглядом своим премудрым, видавшим разное, и заговорила, наконец, голосом женственным бархатным:

– Здравствуй, Рада. Давно про тебя знаю, ходят сказки по земле нашей и до меня дошли о колдовстве твоем великом. Вот и я пришла вопрос тебе задать, какой меня уже много лет мучает. Может, ты сможешь проклятье с меня снять, от которого я сон потеряла.

– Прости, государыня, не знаю, как правильно обращаться к тебе, чтобы не обидеть, – собралась с духом девица юродивая, неспокойно покрывала на ногах поправляя. – Да только не по адресу ты обратилась, не колдую я.

Удивилась княгиня, брови черные месяцем вскинув, посмотрела вверх, будто воспоминая прошлое:

– Как же так! Помню и бабку твою, сильнейшую колдунью, что могла одним взглядом стадо быков усыплять, мановением руки воды останавливать в шумных реках, умела на метле летать по воздуху, с чертями дружбу водя. Помню матушку твою, сильнейшую чаровницу, мановением руки тучи на небе наводить способную, ураганы подымать, одним лишь взором своим ведьмовским любого из смертных мужчин в себя влюблять.

– Давно мертвы мои родительницы, – печально опускала глаза несчастная Рада.

А благородная гостья будто не слышала ответа девушки.

– Каждый день снится мне один и тот же сон: словно скребется кто-то ко мне в дверь. Открываю ее окаянную вот уже двадцать лет и нахожу на полу мышонка серого… Беру его в руки бестолкового, а он и умирает у меня. – И княгиня наяву показала: руки свои тонкие перстнями унизанными, раскрывая ладонями вверх и уныло глядя на пустоту. – И каждый день этот сон меня преследует и покоя не дает, после которого день не день и ночь не ночь – все одно…