Человеческое достоинство - и в своем брате-матросе и в офицерах - здесь оценивалось по одним и тем же критериям всегда - что в николаевские времена, что в шестидесятые годы, что в конце века.
После многодневного утомительного перехода сойти на берег и, не жалея скудных сбережений, "отвести душу" - этому давнему обычаю охотно и без каких бы то ни было колебаний следовало большинство матросов; но самым уважаемым и авторитетным в их среде был все-таки трезвый, рассудительный и умелый матрос. Боцманское сквернословие и даже зуботычины воспринимались как неизбежное зло, но когда кто-то из боцманов слишком уж заносился, матросы утихомиривали его собственными силами ("Матросский линч"). Отношение к офицерам определялось не только их добротой, но и по делу. Чистота, какой добивался старший офицер Василий Иванович, была для матросов "каторжной чистотой", а самого Василия Ивановича они тем не менее искренне уважали, потому что его любовь к делу не подлежала ни малейшему сомнению. А старшего офицера фон дер Беринга матросы невзлюбили, потому что к чистоте, как и к красоте корвета, он был равнодушен, а добивался только одного - чтобы матросы беспрекословно, "как машина", выполняли его распоряжения ("Куцый").
Конечно, в отношениях между матросами и офицерами социальная рознь сказывалась на каждом шагу, но наряду с ней или, может быть, даже наперекор ей было здесь и нечто другое: весь экипаж по необходимости должен был быть объединен общим сознанием, общим чувством противостояния грозной стихии, всегда чреватой гибелью - гибелью всех, без различия чинов и сословий. Тут особое значение приобретали личные качества людей. Капитана, мастерски управляющего кораблем, да если он еще и справедлив, матросы называли "голубем"; офицер, в самых опасных обстоятельствах сохранявший мужество и распорядительность, пользовался уважением матросов, если он бывал порою даже и слишком суров.
...Бескрайние просторы Тихого, Атлантического или Индийского океанов, сказочная, "райская" природа далеких южных земель - все это влекло, радовало и удивляло. Особое место занимали встречи с другими, незнакомыми дотоле народами; русские моряки присматривались к нравам и обычаям этих народов без тени высокомерия, с непринужденной открытостью и веселым доброжелательством. И как раз во время этих встреч каждый из них отчетливее и пронзительнее чувствовал себя, сознавал себя русским человеком, человеком из великой страны России. В долгом плавании воспоминания о родине неизбежно порождали тоску по ней; на корабле тосковали все - и матросы и офицеры. Но образ родины, образ России в матросских мечтах вырисовывается величественнее и поэтичнее; ведь ее песни поют на корабле только матросы, русская речь со всей ее пестротой и размашистостью звучит в матросских разговорах.
В других, "неморских" произведениях Станюковича народ почти всегда за кулисами, и его речь там раздается весьма редко. В морских рассказах и повестях матросское слово несет на себе главную поэтическую "нагрузку"; стоит только ему зазвучать, как появляется новая, свежая краска, неожиданная, чаще всего веселая интонация, и благодаря этому весь тон повествования приобретает глубину или, как сказали бы в наше время, стереофоничность.
Станюкович в этих произведениях не скрывает ни жестокости, ни дикого разгула страстей, ни равнодушия одних, ни подлости других; но при всем при этом в восьмидесятых и девяностых годах они производили ободряющее впечатление. Литература тех лет в различных вариантах представила фигуру рефлектирующего скептика, готового подвергнуть сомнению не только успех борьбы, но и сам ее смысл; в морских рассказах и повестях Станюковича действовали люди, которым некогда было рассуждать о смысле борьбы; они должны были быть готовы к ней каждую минуту.
* * *
На четвертом десятилетии своей литературной деятельности Станюкович стал знаменитым писателем. Но он так и не сумел стать писателем, более или менее обеспеченным. Как и в прежние годы, ему приходилось много работать. Его крепкий от природы организм слабел, болезни не проходили. Он часто ездил на лечение: то в Крым, то за границу. Во время одной из таких поездок он и умер - 7 мая 1903 года в Неаполе.
М.Еремин