Читать интересную книгу Гладиаторы - Артур Кёстлер

– Спускайтесь! – крикнул он. – Все должны помогать вязать веревки. Вечером начнется забава.

– Какая еще забава? – спросил пастух, вскидывая голову.

– Спускайтесь, вам говорят! – опять крикнул юный Вибий. – Все должны рвать свою одежду, чтобы получилось больше веревок. Такое принято решение. Всем вниз!

Пастух встал и замахнулся в пустоту посохом.

– Вот видишь! – сказал он Зосиму с упреком и стал проворно спускаться вниз.

– Безумная затея! – проворчал ритор, резво вскакивая. – Где это слыхано – спускаться с горы по веревкам?

Посыпавшиеся вниз камешки заглушили слова. Старик поднялся последним, бросил взгляд на лагерь претора Клодия Глабера, сплюнул вниз и сказал:

– Надеюсь, вы славно наедитесь.

– Ты так сильно их ненавидишь? – спросил его Эномай по пути в жерло.

– Иногда, – был ответ. – А вот они ненавидят нас всегда. В этом их преимущество.

Армия претора Клодия Глабера была разгромлена в ночь после десятого дня осады горы.

Гора нависала над римским лагерем крутой, но не совсем уж неприступной скалой. Дезертиры неоднократно предпринимали попытки по ней спуститься; часть склона они преодолевали кувырком, но все же достигали лагеря живыми и гибли уже внизу, от рук солдат. Предусмотрительный претор, памятуя об этом, выставил часовых по всему изгибающемуся, как серп, внутреннему краю лощины, именуемой «адская преисподняя».

С другой стороны, обращенной к морю, гора представляла собой почти вертикальную стену, под которой стоял лес. Здесь разбойников стерегла сама Природа, облегчая Клодию Глаберу задачу. Здесь гладиаторы и решили спуститься по одному на веревках, выждав два часа после заката, чтобы обогнуть гору и напасть со спины на ничего не подозревающего претора.

Спуск занял часа три и происходил почти бесшумно. С горы свесились две самодельные веревки и одна веревочная лестница, ступеньками в которой служили ветви дикого винограда – единственной растительности, осмелившейся произрастать внутри кратера. По ней спускали оружие и наименее проворных. Луна – и та помогла своим светом успеху предприятия.

Первыми спустились гладиаторы, за ними – слуги Фанния, потом наемники из роты Мамия, дальше – остальные мужчины, способные пользоваться оружием. Достигшие ровной поверхности ложились в траву и ждали. Некоторые тихонько переговаривались.

После полуночи одна из веревок лопнула, двое упали вниз и переломали кости. Но и они старались не стонать, чтобы не подвести остальных. Помочь им было невозможно, пришлось убить; они умерли беззвучно.

На пятый час после заката двести человек, вооруженных до зубов, и еще сотня с дубинками, топорами и кое-чем, заимствованным у гладиаторов, собрались у подножия скалы. Спустились и несколько женщин, пожелавших увидеть все собственными глазами. Все остальные, в том числе старики и скотина, остались в кратере.

Отряд двинулся вперед. Предстояло обойти гору с юга, по опушке леса. Шли целый час, стараясь ступать бесшумно; проводниками были кампанские пастухи, знающие горные тропы.

Дойдя до южной оконечности изогнутой лощины, прозванной «адской преисподней», они убили первого римского часового, не успевшего вскрикнуть. Следующие часовые подняли тревогу, но их уже заглушил боевой клич гладиаторов, нарушивший сон лагеря и наполнивший его причудливым эхом, заметавшимся среди камней. Резня началась еще до того, как обреченные сообразили, что происходит, так что сопротивление оказали только немногие ветераны. Однако произвольная, невоенная организация лагеря и смертельная неразбериха подсказали даже самым закаленным солдатам, что драться бессмысленно, надо спасаться бегством.

Гладиаторы готовились к бою, а очутились в роли мясников. Покорность врага вызывала у них слепую ярость, но жажда крови оставалась неудовлетворенной. Жертвы, напрасно молившие о пощаде и лежа принимавшие смерть, догадывались, прежде чем испустить последний вздох, что враги, которых они так и не увидели и которые выскочили из темноты с безумным воплем, – не люди, а демоны, сорвавшиеся с цепи.

Так завершился десятый день. За бойней последовал пир. Но успокоение пришло только вместе со сном, сморившим победителей на мягких римских одеялах, – сном без сновидений усталых людей, исполнивших свой долг.

Пешком – конь был захвачен разбойниками – лысый претор Клодий Глабер достиг долины. Он разминулся с беглецами-солдатами и в одиночестве блуждал в ночи. Тропинка привела его к каменной ограде виноградника. Он стал испуганно озираться. Виноградник, утыканный острыми подпорками, походил при свете звезд на кладбище. Было совершенно тихо; разбойники и Везувий уже казались выдумкой, Рим и сенат – тоже. И все же претор был обязан совершить ответственный поступок. Он распахнул плащ, нащупал на теле нужное место, приставил к нему острие меча.

Поступка было не избежать, но только сейчас он осознал все его значение. Острие медленно войдет в тело, медленно разорвет кожу, ткани, сухожилия и мышцы, сокрушит ребра, потом достигнет легкого – нежного, в слизи, пронизанного тонкими сосудами. А дальше наступит черед самого сердца, мешочка с кровью, в котором и заключена трепетная жизнь… Неужели кто-то уже делал это до него? Наверное, одним ударом, не раздумывая, это еще можно сделать; но зная, что представляет собой весь процесс, этап за этапом, человек поневоле опускает руки.

«Смерть», до этого мгновения слово не лучше и не хуже других, теперь отлетело на недосягаемое расстояние. Все славные родичи Смерти – вроде Чести, Позора и Долга – существуют только для того, кто оторван от грубой реальности. Ибо реальность – такая живая, несказанно хрупкая материя, вся в тончайших прожилках надобностей и условностей – дана не для того, чтобы покончить с ней одним ударом острого предмета. Теперь претор Клодий Глабер знал, что умереть – непростительная глупость, оставляющая позади даже такое смехотворное явление, как сама жизнь.

А тут еще камешки в обуви. Он садится на камень и высыпает камешки. Тут же становится ясно, что неудобство от камешков в обуви было важной составной частью его отчаяния. А ведь в сравнении с бесславным концом его войска эти мелкие острые камешки, всего семь, должны бы съежиться и вообще исчезнуть. Но как отделить важное от неважного, когда то и другое одинаково громко взывает к чувствам? На языке и небе претора еще сохранился неприятный привкус прерванного сна. На лозе он видит несколько неснятых виноградин. Он срывает их, кладет в рот и озирается. Причудливая последовательность его поступков видна одним звездам, а таким очевидцам его не спугнуть.

Ему стыдно, но при этом он считает свои поступки осмысленными: сколько ни философствуй, а ягоды существуют для того, чтобы их есть, с этим не поспоришь. И потом, никогда еще виноград не доставлял ему такого наслаждения. Сок смешивается со слезами, вызванными чувством, не имеющим названия. С вызовом, забыв про стыд, он облизывает губы.

Ночь и безразличное сияние звезд в ночи научили претора Клодия Глабера новой мудрости: любая услада, даже та, для которой не придумано имени, в том числе сама Жизнь, проистекает из старого, как мир, потайного бесстыдства.

V. Круглоголовый

Подпирая тяжелую голову левой рукой, Крикс возлежал на циновке; на его голых бицепсах выпирали красные и синие вены. Спартак лежал на спине, заложив руки за голову. В крыше палатки зияла дыра, в нее был виден край кратера и три звезды над ним. Их циновки разделял стол; ни для чего больше в палатке претора Клодия Глабера не нашлось места.

Крикс продолжал утолять голод. Время от времени он шарил правой рукой на столе, чтобы зацепить жирный кусок мяса и запить его большим глотком вина. Со стола стекали жирные струйки.

Снаружи уже перестали шуметь. Редко, реже, чем требовалось, часовые выкрикивали слова пароля. Дикая орда забавлялось игрой в солдат.

Крикс навострил уши, но не услышал ничего, кроме тишины. Он почмокал, медленно вытер жирные пальцы о циновку. Спартак повернулся и уставился на его грузное лицо. Крикс щурился и доставал кончиком языка волокна мяса, застрявшие между зубами. Взгляд Спартака смущал его. Он отвел глаза.

– Надо зарыть тела, – сказал Спартак. – Вон их сколько валяется – то ли шестьсот, то ли все восемьсот. Они смердят.

– Ну и зарой, – вяло отозвался Крикс.

В наступившем молчании он выпил еще вина. Спартак снова вытянулся, подложив руки под голову. В дыру в потолке виднелись и горы, и небо.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он. – О женщинах Александрии.

– Глабер отправится прямиком в Рим, – отозвался Крикс. – Сенат очнется и пошлет против нас легионы.

Над головой Спартака чернела дыра. От усталости его взгляд утратил обычную пристальность.

– Что тогда? – спросил он.

– Мы их перемелем, – сказал Крикс.

– А потом?

– Новые легионы.