Читать интересную книгу Современная индийская новелла - Амритрай

Когда же наконец фонарь ярко осветил улицу, певцы дружно грянули благодарственный гимн. Все зашевелились, радостно заулыбались, за несколько минут Годхан завоевал сердца односельчан. Мунри исподлобья робко смотрит на Годхана. Взгляды их встречаются, и, кажется, между ними происходит короткий разговор: «Извини ради всевышнего!» — «Моей вины в этом нет!»

Глава панчаята подзывает Годхана.

— Ты спас честь всей касты, — растроганно произносит он, — и за это тебе огромное спасибо… Ты ни в чем не виноват. Панчаят отменил решение. Пой себе на здоровье свои песни.

— Уж сегодня-то ты будешь ужинать у меня, Годхан! — подхватывает тетушка Гульри.

Годхан еще раз молча взглядывает на Мунри. Девушка стыдливо опускает глаза.

Закончив гимн, певцы хором выкрикивают здравицу:

— Слава всевышнему! Слава!..

Залитые ярким светом, матово поблескивают листья на соседнем дереве, словно тихо радуясь вместе с людьми.

Перевод В. Чернышева

Шивапрасад Синх

Заклинатель змей*

За околицей близ гумна, что стоит у развесистой смоковницы, раскинуло свои палатки племя натов[22]. Скоро неподалеку от навесов из старых циновок заполыхали жаром сложенные прямо на земле низенькие печи, и густые клубы дыма потянулись в сторону деревни.

Усевшись у печей, женщины ведут оживленную беседу, потряхивая большими резной работы натхами. Под дымным пологом, будто под шатром, на кровати с веревочной сеткой, застеленной тряпьем, важно восседает Баккас — вождь племени.

Перед Баккасом стоит плетеная клетка с большим зеленым попугаем, которого глава племени обычно угощает хлебными крошками и на досуге учит говорить. Щелкая по прутьям своим крючковатым клювом, попугай скрипит что-то невнятное, потом прыгает вниз, подбирает с полу сухой комочек хлеба и, часто моргая, пытается его проглотить.

Поодаль, прямо на траве, свободно раскинув руки, лежит юноша, устремив свои задумчивые черные глаза в клубящееся тучами небо и не замечая, как чья-то курица, кося любопытным глазом, пытается просунуть голову в стоящую у его изголовья большую корзину. Корзина наполнена наглухо закрытыми круглыми плетенками, в которых шевелятся змеи — серые, черные, желто-коричневые. Возле корзины лежит дудка с круглым, сделанным из небольшой полой тыквы резонатором. В отверстиях дудки посвистывает ветер.

От деревни в сторону лагеря натов неторопливо движутся двое: местный тхакур и брахман Парасоттам Пандэ. Прослышав о появлении натов, они пришли проверить, с чем пожаловали незваные гости.

— На этот раз ты, кажется, один заявился, Баккас?

Завидев гостей, Баккас не спеша поднимается с кровати и низко кланяется.

— Один, хузур, один… Молодежь из подчинения выходит. Кто теперь стариков слушает, отцы вы наши! Вот так каждый сам по себе и странствует.

Выговаривая все это заученной скороговоркой, Баккас не отрывает глаз от тхакура. Взгляд его мог бы показаться открытым и мягким, если бы не мрачный огонек, тлевший где-то в глубине.

— А это кто? — кивком показав на лежавшего поодаль молодого ната, спрашивает тхакур. Юноша даже не шевелится, продолжая лежать в прежней позе, будто ему нет никакого дела ни до Баккаса, ни до тхакура с брахманом.

— Это сын Наби, хузур, — объясняет Баккас. — Все скорбит бедняга. Прошлый год вот тут, в вашей деревне, хозяйка у него померла. Может, помните, хузур? Вечером пошла к речке набрать воды, да так, бедняжка, и не вернулась. Утром только мертвое тело нашли. И что с ней могло случиться, ума не приложу!

У Баккаса хищно раздуваются ноздри, а глаза мечут черные молнии. Однако, огромным усилием воли сдержав себя, он прежним ровным голосом продолжает:

— От такого удара, хузур, совсем рассудок потерял парень. Как помешанный стал. Целый год уж пыль глотаем по дорогам, и где только за это время ни побывали, а от него никакого проку. Ремесло забросил. Змей, вишь, развел. Знай возится с ними. Сколько уж раз говорил ему: «Брось ты эту затею. Опасное дело!» Так куда там, — и ухом не ведет. Видать, не дает ему покоя душа усопшей. Хоть бы знать, когда отвяжется она от парня!

Баккас, как видно, вкладывает в свои слова какой-то особый, зловещий смысл, и тхакур не выдерживает.

— Кончай зубы заговаривать! — злобно кричит он. — А ему скажи, пусть убирается откуда пришел! Дело не шуточное! Тут деревня, кругом люди, а у него — даже подумать страшно — змеи! Случись что, кто отвечать будет?

Баккас криво усмехается.

— Да что вы, хузур! Змей испугались! А где у них зубы? Да и яду-то, откуда ему быть, если их почти не кормят?! Нечем и жалить, хузур, вот тут какое дело! — и Баккас смеется каким-то дребезжащим нервным смешком.

— Помолчи, ты! — рявкает тхакур. — Я не намерен слушать всякие дурацкие бредни! Сказано вам — убирайтесь! Да поскорей! Нынче же! Мы не можем терпеть соседство тех, кто добывает свой хлеб грехом! Воровства да разбоя и без вас хватает!

— В шаштрах о том же говоричча, — закладывая за щеку щепоть жевательного табака, шамкает Парасоттам Пандэ. — В шаштрах вот што шказано: «Никто не должен давать приют убийцам, ворам и грабителям». А тут хочь шразу караул кричи: нат да еще жмеелов! Упушти он шлучайно жмею — штраху натерпишься, не приведи гошподь…

— Мы не воры и не грабители, уважаемый бабу! — срывающимся от гнева голосом выпаливает Баккас и осекается, боясь наговорить лишнего.

— Молчать! — взвизгивает тхакур. — Слыхал, что сказано? Убирайтесь сейчас же! Не уберетесь подобру — выпроводим силой! — и, обернувшись, он громко зовет стоявшего поодаль Чарну — деревенского брадобрея.

Баккас принимается укладывать пожитки. Молодой нат порывисто вскакивает, молча нанизывает свои корзины на концы длинной бамбуковой палки и ловко вскидывает этот шест-коромысло себе на плечо. Не проходит и пяти минут, как старенькие палатки, ветошные подстилки, мешки, клетки — весь немудрый скарб племени уже погружен на единственного буйвола. Последними трогаются женщины. Бережно прижимая к груди завернутые в тряпье котелки с недоваренным рисом, они замыкают шествие. Через четверть часа табор Баккаса исчез в сгущающихся сумерках.

В летние месяцы наты часто наведываются сюда. Очень уж приглянулись им здешние места. Поблизости протекает речка, у дороги стоит десяток старых развесистых смоковниц, в тени которых можно найти спасенье от палящих лучей солнца, поэтому с наступлением жаркого сезона дырявые палатки натов два-три месяца маячат на подступах к деревне.

Баккас был признанным главою табора. Он один умел делать все то, чем каждый член племени занимался в одиночку: он не брезгал воровством, считая его своим наследственным занятием; широко вел тайную торговлю опиумом и гашишем; любил помериться в силе с местными рустамами[23]; мог часами петь сказание об Ульхе и Удале[24], чем нередко пользовался для того, чтобы отвлечь внимание крестьян, когда замышлялась какая-нибудь рискованная операция.

Как и многие его соплеменники, Баккас любил промочить горло, поэтому почти каждый вечер он бывал необычно весел, добродушен и болтлив. Наутро у него болела голова, ломило тело и какой-нибудь парнишка из племени, оседлав Баккаса, все утро усердно растирал ему шею и спину.

В дни молодости Баккас выкрал в какой-то дальней деревне девушку, которая с малых лет осталась вдовою. Она родила Баккасу троих детей — двух сыновей и дочь. Девочку назвали Каммо. В отличие от своих соплеменников, Каммо не была темнокожей. От матери она унаследовала светлый цвет лица, однако от постоянного пребывания на солнце кожа ее со временем приобрела смуглый оттенок. Ветер свободно трепал ее легкие с сизым отливом волосы, отчего, если она стояла против солнца, вокруг ее головы сиял волшебный нимб. На круглом миловидном личике выделялись огромные глаза и ямочка на подбородке. Каммо с детства освоила искусство татуировки и пользовалась огромным успехом.

Прослышав о появлении Каммо, молодые женщины со всей округи стекались к табору, осаждая ее просьбами «уделить хоть минутку».

Усадив клиентку в тени смоковницы, Каммо с озорной улыбкой говорила ей: «Сцепи зубы, подружка, и терпи. Сначала будет немножко больно, а потом все пройдет».

Женщина, съежившись, замирала, а Каммо, весело играя глазищами, изредка цыкая на ойкающую клиентку, принималась накалывать ей на руке какой-нибудь диковинный цветок, плод манго, бабочку или священную раковину. Женщинам нравилась ее работа, а парни готовы были пойти за нее в огонь и воду.

Дочь Баккас выдал за Башира, сына своего закадычного друга Наби. Башир был под стать Каммо, и в таборе их почитали как богов — хранителей очага. В темном, будто отлитом из бронзы теле Башира таилась огромная сила. Да и все другие мужчины в таборе Баккаса были как на подбор — один крепче другого. Страх перед возмездием натов удерживал даже отпетых головорезов от приставаний к Каммо, и она, как сказочная голубая корова, могла безбоязненно бродить по окрестным деревням. Однако никто не сумел прийти ей на помощь, когда с нею случилась беда.