Читать интересную книгу Хор мальчиков - Фадин Вадим

Когда машина тронулась и Захару Ильичу предстал невероятный до сих пор городской пейзаж с крутыми красными крышами и не поддающимися прочтению вывесками, он подумал, что должен бы ощутить себя отпускником, туристом — но в действительности не мог отделаться от ощущения сделанной ошибки, чреватой то ли тоской, то ли казённым домом. Чуть погодя живописная старинная застройка сменилась кварталами современных зданий, и он понял, что если всё кончится хорошо, ему придётся жить в одной из таких коробок с низкорослыми комнатами. Прикидывая на глаз, Захар Ильич вывел, что, пожалуй, и в хрущобе, где он прожил последние три десятка лет, даже и там потолки были, пожалуй, чуть повыше; для сравнения годилась, наверно, только музыкальная школа, в которой он когда-то учился, а потом учительствовал. Заведение помещалось в износившемся особняке, в котором фортепьянным классам был отведён надстроенный, а потому — неполноценный этаж; впервые поднявшемуся туда ученику показалось, что любой взрослый мог бы не просто достать до потолка кончиками пальцев, но и приложить плашмя ладонь; вышедший из этого мальчика учитель не сумел дотянуться — ни так ни этак. «Иначе я прожил бы свой век, пригнувшись, — подумал он, не печалясь. — А вот моей даме придётся привыкать. Но никакие старые привычки, — продолжал он про себя, не сохранятся в новой жизни, как только поймёшь, что изменившиеся обстоятельства будут сопровождать тебя до конца не воскресной поездки, а — отпущенных на земле дней; предсказать их свойства не взялся бы никто, всё зависело от того, от каких напастей человек бежал и что мечтал приобрести». О нём самом кто-то сказал, вспомнив старую формулу, что он, мол, выбрал свободу, — и оказался неправ, потому что при всех сказанных красивых словах уезжал Орочко вовсе не из высоких соображений, а всего лишь за лучшей жизнью. После пересечения границы он как раз ощущения обретённой свободы или хотя бы непривычной лёгкости немедленно и не испытал, напротив, здесь его что-то угнетало, быть может — неопределённость положения: как-никак, он был ответствен перед чужой женщиной — своей нынешней женой.

— Что это было там насчёт деревни? — наконец поинтересовался Орочко.

— Что Фреда если и примут, то лишь там. Остальное можно домыслить: я буду свинаркой, вы — пастухом. Да не огорчайтесь так: кто знает, где проиграешь, а где — выиграешь?

— Но это же выход! — горячо зашептал он, распаляясь от случайной мысли. — Смотрите, Муся, только и впрямь не попроситесь в свинарки: наоборот, ни за какие коврижки не соглашайтесь ехать со мной. Нам же надо разделиться, и это — шанс.

Идея оказалась на редкость удачной, но оба они узнали об этом не теперь. Отправлять его спутницу прочь из города не было резона, её легко оставили со всей группой, отчего и первые немецкие бумаги выправили ей и Захару Ильичу не как членам одной семьи, а каждому отдельно, и вышло, что они больше не зависели друг от Друга.

* * *

Для начала следовало осмотреться, и Орочко, свалив свои вещи в углу комнаты и на саму комнату глянув только мельком, — поспешил выйти с Фредом наружу. Двухэтажное неказистое здание, куда их привезли, стояло на самой окраине… окраине — чего? На деревню это походило мало — впрочем, он плохо представлял её себе в немецкой версии — притом что толком не видел и советских. Неизвестно, было ль это упущением, но приходилось признать, что там, в Союзе, он не бывал в деревнях — не просто не пожил, но даже и не переночевал ни в одной, и всё знакомство с ними сводилось к наблюдениям из окна вагона, когда взору праздного пассажира представали рубленые избы в три окошка, огороды, куры да непроезжие после дождей дороги — в российских областях, и белые мазанки, обсаженные невысокой зеленью, в скучном, без колоколенок, выцветшем на солнце пространстве — на Украине. Теперь он рассматривал окрестность с недоумением: тротуары из плиток, оштукатуренные дома под черепицей, цветы на террасах и цветы на клумбах, газоны вместо грядок; скорее, он назвал бы это дачным посёлком — из лучших. Через три или четыре двора, перед близким лесом он разглядел загон с парой лошадей и подумал, что надо бы подойти поближе, показать их Фреду, который, пожалуй, никогда не видел зверя крупнее кошки. Тут Захар Ильич рассмеялся: а он сам? Наблюдать животных на воле ему, городскому жителю, не довелось, а в зоопарке он был в последний раз лет тридцать назад, с сыном, будучи тогда уверен, что так и будет ходить сюда, старея, — с внуками, потом, Бог даст, и с правнуками. Бог не дал, а взял: сын, ещё неженатый, погиб на афганской войне, не оставив после себя никого.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вряд ли сын уехал бы вместе с ним за границу.

Захар Ильич с изумлением слушал голоса невидимых птиц, вдыхал свежий воздух и думал, что с этой минуты и начать бы жить сначала, — нет же, спокойное существование только неясно маячило где-то впереди. Фогель объяснила, что даже и здесь для него с собакой, приютив, делают исключение и что ему необходимо поскорее найти себе квартиру. С искренним недоумением он вскричал: где? Ответ был прост до наивности: в любом городе, где захотите, но — в нашей федеральной земле. Он не сумел сказать ей, что в Союзе его очередь на жильё шла много лет.

Что ж, он привёз с собой настенную карту Германии.

— Это была чистейшая авантюра, — признался он Фреду. — Ты вот-вот станешь пенсионером, я — стал давно уже, к тому ж и говорим мы каждый на своём языке. Представь себе, как мы будем объясняться в каком-нибудь домоуправлении.

— Вот так псина! — воскликнул встречный подросток по-русски. — Можно погладить?

Совсем недавно, однако, в прошлой жизни, Захар Ильич слышал от учеников анекдот:

«— Скажите, это правда? Ваша лошадь говорит, что училась в Оксфорде!

— Не верьте ей: обычная говорящая лошадь».

— Можно, — ответил он, — если пёс услышит, что вы поздоровались. Для него это важно.

— Здрасте. Только, знаете, лучше говорите со мной на «ты», как все, а то я сбиваюсь.

— Здравствуй. Вот теперь можно погладить: Фред понял, что ты — свой.

— Фред? Как-то не по-нашему… Не по-собачьи.

— Он — английский бульдог. А как мы все недавно узнали, национальность обязывает.

Мальчику нечего было ответить. Он ласкал собаку и лишь после долгой паузы сообщил, почему-то вполголоса:

— Я здесь с бабушкой.

— А что… — начал было Орочко, но вовремя сообразил, что спрашивать о родителях, видимо, не стоит. — А что, ты давно здесь?

— Тут «давно» не бывает: подолгу не держат. Это, по-нашему говоря, пересылка.

— Откуда тебе знать, что такое «пересылка»? — усмехнулся Захар Ильич, поворачиваясь, чтобы идти дальше.

— Я к вам ещё подойду, можно? Увидимся?

— Увидимся, — повторил он, когда мальчик уже не мог его слышать.

Его занимало, увидится ли он снова с Мусей — если только сейчас же не нагрянет к ней с ненужным визитом. «В странное положение я её поставил, — думал он. — Надо бы написать ей, пока ещё известен адрес. Жаль, я не мастак в этом». И в самом деле, первое письмо далось бы ему с великим трудом, даже — первые строки: Захар Ильич не знал, ни какой следует задать тон, ни как обратиться; он словно бы опасался, что невинная переписка с законной супругой может превратиться в почтовый роман.

«Нет, я никогда не сумею написать что-нибудь складно, — сказал он сам себе. — Да и о чём? У меня нет столько мыслей. Удивительно, как это люди сочиняют книги».

Он медлил — и получил весточку первым, в первое же утро; получил — и порадовался своей нерасторопности. «Старик, а приятно», — проговорил Захар Ильич, перечитывая недлинную записку. Муся только о том и написала, что устроилась хорошо: обрисовала свою комнату с видом на чей-то цветник. Теперь она ждала ответа, а Захару Ильичу что-то не хотелось вторить ей, извещая, что тоже нашёл угол и доволен им: это было бы неправдой из-за данного комендантше обещания немедленно приняться за поиски постоянного жилья. Лучше было б описать деревню, да он не умел, и, пожалуй, лишь рассказ о здешнем эмигрантском обществе не доставил бы затруднений, оттого что всё оно состояло из вчерашнего мальчика с бабушкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})