Пока Розбуа был погружен в эти мысли, ночной холод сделался весьма чувствителен. Стало приближаться утро, туман сгустился над вершинами деревьев, и холодная роса пала на землю. Казалось, кругом все было бестревожно погружено в сон. Вдруг лошадь, которую Хозе привязал к дереву, внезапно прянула в сторону и сильно захрапела, ветви затрещали от туго натянутой узды, которую она силилась порвать: ясно было, что какой-то невидимый зверь привел ее в испуг.
Канадец внимательно прислушался и напряг зрение, а затем встал и обошел кругом поляну, где находился ночлег. Не заметив ничего, что могло бы возбудить его подозрение, он скоро вернулся на прежнее место и нашел, что Тибурцио уже проснулся. Находясь еще в полусне, он спросил о причине шума, помешавшего ему спать.
— Да пустяки, — отвечал старик тихим голосом, чтобы не тревожить юношу, — по-видимому, лошадь испугалась ягуара, который, должно быть, бродит вокруг оврага, где мы оставили шкуру барана, заколотого нами на ужин. Кстати, не хотите ли вы подкрепиться мясом, которое мы спрятали для вас?
С этими словами старик подал Тибурцио два куска холодной баранины, которые были отложены им и завернуты в листья манго. Съев с аппетитом кусок жаркого и запив его глотком водки, Тибурцио почувствовал себя совершенно здоровым, рука перестала ныть.
При взгляде на старого охотника, с таким тщанием перевязавшего ему рану, Тибурцио почувствовал наконец, что он теперь не так одинок, как был прежде; какое-то тайное чувство подсказывало ему, что он в этом добродушном, прямолинейном человеке нашел себе могущественного и бесстрашного друга. Розбуа тоже улыбнулся, глядя на Тибурцио. Он чувствовал, что его всем сердцем влекло к юноше.
— Послушайте-ка, молодой человек, — начал он после продолжительного молчания, — индейцы имеют обыкновение только тогда спрашивать своих гостей, которым дают приют, о их имени и происхождении, когда те отведают пищи под одним с ними покровом. Вы тут сидите у моего очага и разделили со мною хлеб-соль, так могу ли я вас теперь спросить, кто вы такой и что же случилось в гациенде, почему вы встретили там такой скверный прием?
— Очень охотно поясню, — отвечал Тибурцио. — Видите ли, по причинам, которые вас не могут интересовать, я решился оставить мою хижину, чтобы отправиться на гациенду дель-Венадо. На половине дороги моя лошадь пала от жажды и изнеможения, и вот ее-то труп и привлек двух тигров и пуму, которых вы так смело и ловко положили на месте.
— Гм! — заметил канадец. — Не очень-то важная была эта штука, ну да продолжайте ваш рассказ: какая же могла быть причина для злодейского покушения против такого молодого человека вашего возраста? Вам ведь, наверно, будет лет двадцать с небольшим!
— Мне уже двадцать четыре года, — отвечал Тибурцио. — Однако, чтобы докончить мой рассказ, я должен вам сообщить, что и мне чуть-чуть не пришлось испытать судьбу моей бедной лошади: жажда и лихорадка до того измучили меня, что я едва не лишился чувств, и если бы не кавалькада, нашедшая меня полумертвым, то я, наверное, погиб бы. Вот почему я не могу объяснить себе, зачем эти люди спасли меня для того, только чтобы потом покуситься на мою жизнь. По всей вероятности, жизнь моя почему-то неприятна двум из них. Может быть, подозрение, которое я имею против одного из этих людей, слишком основательно, и он, заметив это, решился избавиться от меня?
Проговорив это, Тибурцио умолк и сидел, глядя на огонь костра, как бы в ожидании чего-то.
— Но как же ваше имя? Вы ведь мне его не назвали! — спросил мягко старый охотник.
— Меня зовут Тибурцио Арелланос.
Канадец не мог превозмочь грустного вздоха, услышав имя, которое разрушило его невольные надежды.
— Может быть, с моим именем соединены для вас какие-нибудь воспоминания? — спросил Тибурцио. — Отец мой — Арелланос — долго скитался в пустынях, где вы, может быть, встречались с ним. Он был самым знаменитым гамбузино в странах, где так много знаменитых авантюристов.
— Нет, нет, это имя я слышу в первый раз, — отвечал тихо Розбуа. — Но знаете… ваш облик., напоминает мне странным образом давно минувшие дни и события.
Старик не договорил и внезапно замолк; молчал и Тибурцио, мысли которого опять обратились к инциденту, случившемуся в гациенде. Встреча с охотниками казалась ему счастливым предзнаменованием. Он решил откровенно объясниться с канадцем.
— Вы, если не ошибаюсь, обмолвились, что находите средства к пропитанию исключительно в охоте, — продолжал Тибурцио. — Но это малоприбыльное и опасное ремесло.
— Это не ремесло, смею вас уверить, — возразил мягко канадец. — Это благородное занятие жителя леса и, если угодно, призвание жизни. Мои предки до меня занимались охотой, и я, после непродолжительной службы матросом, тоже решил посвятить себя этому призванию. К несчастью, у меня нет сына, который мог бы быть моим наследником, но я все-таки без притязаний смею сказать, что со мною прекратится благородный и храбрый род Розбуа.
— Что касается меня, то я, подобно моему отцу, принадлежу к искателям золота, — заметил Тибурцио.
— Да, вы принадлежите к племени, созданному Богом для того, чтобы золото, вверенное недрам земли, не пропало даром, а служило добру и злу.
— Отец мой доверил мне тайну клада, находящегося недалеко отсюда, который столь богат золотом, что если вы и ваш товарищ захотите присоединиться ко мне, то я могу обогатить вас настолько, что вы никогда не смели бы и мечтать.
— Предложение, которое вы сделали, могло бы, конечно, соблазнить человека, оставившего свое сердце в каком-нибудь городе, но у меня нет больше отечества. Лес и пустыня — вот теперь мое отечество, да я и не хочу другого. Так для чего же мне золото? У меня нет никого, кому я мог бы его подарить. Нет, нет, молодой человек, благодарю, — мне сокровищ не надо, кроме тех, что дает Бог и природа. Я предпочитаю быть охотником, нежели праздным богатеем.
— Буду надеяться, что это не последнее ваше слово, — отвечал Тибурцио, — ведь не так легко отталкивать от себя богатства, за которыми стоит только наклониться, чтобы поднять.
— Нет, это мое твердое решение; я душой и телом принадлежу делу, в котором должен помогать моему товарищу. Он уже десять лет как стал моим спутником в лесах. Я чувствую, что моим наивным отказом огорчаю вас, — прибавил старик, заметив выражение грусти на лице Тибурцио.
— Послушайте, добрый человек, — возразил Тибурцио, — не скрою от вас, что ваш отказ разрушает все мои надежды, но поверьте мне, что я не из-за своей прихоти буду сожалеть о потере богатства, которые достанутся другим.