Читать интересную книгу Россия ментовская - Александр Хабаров

Этим положением все части корпуса, как то: губернские жандармские управления, наблюдательный состав корпуса, а равно уездные жандармские управления несут обязанности только наблюдательные, содействуя, впрочем, к восстановлению нарушенного порядка только в том случае, когда будут приглашены к тому местными властями; по собственному же побуждению они принимают непосредственное участие в охранении общественного спокойствия только при неопытности на месте чинов исполнительной полиции; в наблюдательном же отношении, составляющем служебное назначение жандармов, обязанности их определяются особыми инструкциями.

Вышедший закон 19 мая 1871 года, по инициативе шефа жандармов генерал-адъютанта графа Петра Андреевича Шувалова, установив, с одной стороны, правила о порядке действий чинов корпуса жандармов по исследованию общих преступлений, ввел, с другой - порядок действий сих чинов по производству дознаний о преступлениях государственных, на основании точных, согласованных с судебными уставами 20 ноября 1864 года узаконений, и связав с 1871 года действия чинов корпуса жандармов с деятельностью органов обвинительной и судебной власти, вместе с тем ясно определил как порядок действий их чинов, так и степень их ответственности.

Так что действия и производства чинов корпуса жандармов по исследованию преступлений, как уголовных, так и государственных, главным образом вошли в область открытую и замкнутую из замкнутой, так как все действия обставлялись не секретными инструкциями производившим их, а присутствием при каждом из действий лиц прокурорского надзора, наблюдавших за производствами дел о государственных преступлениях; причем по этому закону чины жандармского корпуса при производствах пользовались правами действия на основании устава уголовного судопроизводства, предоставленными судебным следователям по уголовным делам.

Первоначально закон 1871 года на практике шел туго, причиною чему было непонимание его с практической стороны как жандармскими чинами, так и прокурорским надзором и судебными вообще властями, но затем время изгладило все шероховатости, и выработались приемы, усвоившие, без всяких пререканий, их применение на практике.

Кстати, этапируемые в Сибирь осужденные радовались, когда конвой был жандармский, - это сулило вежливое обращение и хорошее пропитание.

МОСКВА: ГУБЕРНАТОР И ПОЛИЦИЯ

Управление Москвою, как и весь уклад московской обывательской жизни, носило на себе многие черты патриархального характера. Во главе столицы стоял генерал-губернатор. Долгое время с середины 60-х годов и до 1891 года, более 25 лет, пост генерал-губернатора занимал князь Владимир Андреевич Долгоруков. Это был генерал еще николаевских времен, и по внешнему виду напоминавший эти или даже еще александровские времена, с зачесанными кверху височками, с нафабренными усами, невысокого роста, уже очень старый - он родился в 1810 году, - но затянутый в мундир, в эполетах, с бесчисленными орденами на груди он держал себя для своего восьмого десятка необыкновенно бодро. Достаточно сказать, что, например, в день университетского праздника 12 января, на который он всегда являлся, отстояв длинную архиерейскую службу с проповедью и с модемном в университетской церкви, он затем высиживал весь длиннейший университетский актив и выслушивал очень часто, а для него, вероятно, всегда, скучнейшую двухчасовую актовую профессорскую специально-научную речь, при этом умел все время сохранять вид внимательно слушающего человека и, во всяком случае, никогда на этих актах, как и на других торжественных ученых собраниях, где мне случалось его видеть, не засыпал. Говорили, что он носит парик, что красится, что под мундиром носит корсет, а без парика и без корсета - развалина; может быть, это было и так, но, во всяком случае, в мундире это был бодрый и даже молодцеватый старик генерал.

Он всегда бывал на разных торжественных общественных собраниях и празднествах, причем его присутствие не вызывало никакой натянутости в обществе, где он бывал. Часто он бывал в театрах, в особенности в бенефисы выдающихся московских артистов, к которым он относился всегда с большим вниманием и лаской. Его можно было встретить прогуливающимся пешком по Тверской в белой фуражке конногвардейского полка, форму которого он носил. На Масленице, на "вербе" и на Пасхе он выезжал в экипаже на устраивавшиеся тогда народные гулянья и показывал себя широкой московской публике, сочувственно и приветливо к нему относившейся.

Когда устраивались студенческие балы или концерты с благотворительною целью в пользу недостаточных студентов, студенческая депутация отвозила ему и вручала лично почетный билет, за который он платил обыкновенно 100 рублей и иногда являлся на такие концерты. Он отличался широким гостеприимством. Кроме обязательного официального раута или бала 2 января, на который приглашалось все высшее московское служащее общество, все должностные лица высших пяти классов по Табели о рангах, он давал еще в течение сезона несколько балов уже более частного характера, для своего круга, очень, конечно, обширного. Он принимал у себя царей Александра II и Александра III во время приездов их в Москву, угощал и увеселял приезжавших в Москву молодых великих князей и иностранных принцев.

Такое широкое представительство и гостеприимство обходилось дорого, превышало его жалованье, и он был, как и всякий добрый барин старого времени, в больших долгах, в особенности разным московским поставщикамторговцам, с которыми, впрочем, совершенно расплатилась после его смерти его дочь. В 1890 году праздновался двадцатипятилетний юбилей управления его Москвою. Ему поднесено было тогда множество адресов и ценных художественных подарков, коллекция которых поступила после его смерти в Румянцевский музей и заполняла там целую особую комнату.

Александр III почему-то не любил Долгорукова, должно быть, только терпел его до юбилея. Вскоре после юбилея, в 1891 году, ему дана была отставка. Он уехал за границу и через несколько месяцев умер, как это бывает нередко с глубокими стариками, долголетняя бодрость которых поддерживается только привычной деятельностью и которые по прекращении этой поддерживавшей деятельности рассыпаются.

Долгоруков был убран для того, чтобы посадить на его место пожелавшего занять это место великого князя Сергея Александровича, связанного с Москвою, как тогда это, по крайней мере, говорилось, по проживанию его по летам в подмосковной его усадьбе Ильинском в 30 верстах от Москвы. Великий князь Сергей Александрович был полною противоположностью Долгорукову. В нем совсем не было той приветливости и той открытости, коими привлекал к себе первый. Высокая, худая, сухощавая фигура, с неприятным, каким-то недоверчивым и недобрым взглядом, всегда какой-то нахмуренный и сухой, он не сумел привлечь к себе расположение в Москве. Может быть, он преисполнен был самых благих намерений, может быть, эта неоткрытость и неприветливость происходили только от застенчивости. Он, кажется, был очень застенчив. На заседаниях, например, Московского Археологического общества в доме графини П. С. Уваровой в Леонтьевском переулке, на которых он часто присутствовал, потому что интересовался археологией, он не решался сам громко высказать какое-либо свое мнение или замечание, а сообщал его тихо графине, около которой занимал место, и та уже громко объявляла, что "великий князь говорит то-то" или "великому князю кажется то-то".

Как бы то ни было, Москве, совсем его не знавшей ранее, он не понравился, не пришелся по душе, Москва его сразу же, со дня его приезда, невзлюбила. Может быть, ему не могли простить отставки Долгорукова; ему надо было многое сделать, чтобы заставить московское общество забыть об обиде, нанесенной старому князю, и чтобы снискать хоть небольшую долю того расположения, которым пользовался Долгоруков. А между тем он держал себя высоко и недоступно. Рассказывали, что, собираясь в дни долгоруковского юбилея ехать из Ильинского в Москву официально поздравить Долгорукова, он иронически сказал: "Еду поздравлять московского удельного князя". Но если Москва была так долго в управлении Долгорукова, что рассматривалась в высоких сферах как его удел, то Сергей Александрович учредил в Москве уже не удельное княжество, а великокняжеский двор, бывший точною копией большого императорского двора.

Долгоруковская простота и патриархальность кончились. Заведен был тот же стесняющий этикет, что и при петербургском дворе. Генерал-губернаторский дом был роскошно переделан. Заведены были особые подъезды: его высочества и ее высочества, как во дворцах в Петербурге. Просителей по личным делам Сергей Александрович сам не принимал. Ему только "представлялись" высшие должностные лица, имена которых потом публиковались в газетах в списке представлявшихся, подобно тому как публиковались списки представлявшихся государю.