Читать интересную книгу Чёрный дождь - Масудзи Ибусэ

— Идти туда опасно,— предостерегал я идущих рядом.

Но никто не внял моему предупреждению. Все продолжали подниматься в горы. Наконец я добрался до западного плаца, который буквально кишел беженцами. Многие, не останавливаясь, пошли дальше. Глядя на них, я представлял себе гигантские цунами, затопляющие прибрежные холмы.

Мне пришлось долго идти вдоль плаца наперерез толпам беженцев, чтобы попасть на станцию Хиросима...

ГЛАВА IV

Едва Сигэмацу успел дописать последний абзац, как из кухни послышался голос жены:

— Сигэмацу! Знаешь ли ты, который час? Хватит уже работать. Иди ужинать.

— Иду,— отозвался Сигэмацу, вставая. Увлекшись, он совсем забыл про ужин, тем более что, переписывая дневник, грыз соленые бобы домашнего приготовления. Сигэко и Ясуко давно уже поели, и Ясуко легла спать, на следующий день девушка собиралась первым же автобусом отправиться в Синъити, где был косметический кабинет. Стараясь не пролить ни капли, жена налила, Сигэмацу чашку супа из вьюнов.

— Неплохо я сегодня потрудился,— проговорил Сигэмацу.— Описал, как я дошел до западного учебного плаца, где собрались беженцы. Ох, и много же их там, было — что сельдей в бочке. А ведь я рассказал лишь тысячную долю того, что видел. Не так-то просто передать свои впечатления.

— Это потому, что ты разводишь всякие теории,— откликнулась жена.

— Да нет, дело не в этом. Я описываю события, если говорить литературно, в духе жестокого реализма. Кстати сказать, ты не знаешь, долго ли держали вьюнов в проточной воде? Может быть, у них в брюхе еще полно грязи?

— Котаро принес их сегодня. Сказал, что держал их в проточной воде полмесяца. Он поймал их в канале, около буддийской молельни, и запустил в пятисотлитровый глиняный кувшин. Там из них вся грязь и вышла.

Во время войны Котаро спилил во дворе огромное дерево гиннан: государству требовалась древесина. Выкорчевывая корни, он наткнулся на зарытый в землю старинный глиняный кувшин еще бидзэновского[12] обжига. Кувшин вмещал литров пятьсот, если не больше, но был расколот на несколько частей. Котаро кое-как соединил разбитые части цементом и приспособил кувшин для своих нужд.

Сигэмацу уселся перед лакированным столиком и поднял чашку с коричневой жидкостью. Это был лечебный настой из сушеных листьев герани, алзины и подорожника, который он пил каждый вечер перед ужином. Жена поставила перед ним тарелку с бобовой пастой и мелко нарубленными клубнями криптотении, сковороду с яичницей, судок с маринованной редькой и чашку супа.

— Сегодня у нас настоящий пир! — воскликнул Сигэмацу.— В своем кувшине Котаро всегда держит какую-нибудь живность,— продолжал он, лакомясь супом.— Однажды, помню, он насыпал туда речного песка и посадил черепаху: думал, она будет нести ему яйца. Оказалось, пустая затея.

— Прошлым летом я видела у него в кувшине угрей — штук семь или восемь!

— Да, кувшин у него замечательный. Сущий рог изобилия. Вот бы нам такой.

Это, разумеется, была только мечта. Дом Сигэмацу стоял на возвышенности, и подвести к нему воду с помощью бамбуковых труб было не так-то просто. Участок же Котаро находился в низине. Котаро перегородил ручей, начинавшийся у дальних холмов, и проложил бамбуковые трубы от образовавшегося пруда к своему кувшину. По счастливой случайности в нижней части кувшина осталось два-три небольших отверстия, через которые вода, как раз в нужном количестве, вытекала наружу. Так что в кувшине всегда имелась свежая проточная вода: условия для разведения угрей, форели и карпов были идеальные.

Котаро на двенадцать лет старше Сигэмацу. Во время войны он дважды ездил в Хиросиму за покупками для себя и соседей. И оба раза заходил к Сигэмацу, который в то время работал в Хиросиме, с деревенскими гостинцами: маринованными лепестками вишни. В первый раз он приезжал в город за эмульсией, суррогатом мыла, и за пищевым жиром. Эмульсия не соответствовала стандартам, установленным законом о контроле за производством моющих материалов, поэтому производили ее нелегально и продавали на черном рынке. Это была вязкая масса, которая шла на изготовление твердого мыла. Продавали ее обычно в больших консервных банках.

Жир отделяли от мясных консервов, когда запечатывали их в банки на армейской продовольственной базе. Картонная коробка десять на семь сантиметров такого жира, сдобренного специями, стоила на черном рынке десять сэн [13]. Котаро приносил свои покупки к Сигэмацу, увязывал их в огромные узлы и тащил на станцию.

— В нашей семье все начиная с деда были бродячими торговцами,— весело говорил Котаро, прощаясь с Сигэмацу.

Во второй приезд Котаро удалось раздобыть всего лишь одну коробку жиру, но он и этим был страшно доволен и в благодарность оставил Сигэмацу силок для ловли птиц. Этот силок Котаро сам установил на соседнем пустыре. Сигэмацу ежедневно ходил проверять силок, но ни одна птица в него так и не попалась. Тут Сигэмацу вспомнил, что на этом самом пустыре жена его собирала ростки лебеды, которые они ели в вареном виде вместе с соей.

— Интересно, что стало с той ловушкой, которую Котаро поставил тогда на пустыре, там, где росла лебеда?

— В нее не попалась ни одна птица. Никудышная оказалась ловушка...

ГЛАВА V

Жена попросила Сигэмацу сходить к Котаро. Близился день поминовения погибших насекомых, и надо было отнести рисовые клецки. Сигэмацу положил лакированную коробочку с клецками в тот самый таз, в котором Котаро накануне принес вьюнов, и завернул все это в фуросики [14].

Церемония поминовения обычно совершается девятого июня. Во время полевых работ крестьяне помимо своей воли губят живущих в земле жуков и червяков, и для поминовения их душ жертвуют рисовые клецки. В этот же день, по древнему обычаю, надо возвращать соседям все принадлежащие им вещи, которые по какой-либо причине сказались у вас в доме.

Дом Котаро стоял у тропинки, ведущей к дальним холмам. У входа Сигэмацу увидел сверкавший лаком лимузин. В машине никого не было. У большого кувшина, сдвинул фуражку на затылок, стоял человек средних лет — судя по наружности, шофер — и глядел, как из бамбуковых труб в него втекает вода. Сигэмацу смекнул, что к Котаро пожаловал важный гость, и ощутил сильное волнение.

— Славная нынче погодка! — заговорил Сигэмацу, подойдя к человеку в фуражке.— Эта машина принадлежит клинике Фудзита в Фукуяма? И гость, должно быть, оттуда? — продолжал он, заведомо зная, что это не так.

— Ошибаетесь, машина заказная, я ее водитель. Привез сюда женщину из деревни Ямано.

— Должно быть, эта женщина — доктор? Котаро тяжело заболел? Не знаете, что с ним случилось?

— Эта женщина не доктор. Я понял по ее словам, что она сваха. А разговор у нее, видать, надолго. Я здесь уже битый час торчу.

«Сваха из Ямано... Значит, приехала наводить справки о Ясуко. Других женихов в Ямано нет. Если были бы, я бы знал: деревня там маленькая»,— с беспокойством подумал Сигэмацу.

Он поглядел сквозь заросли сада на дом Котаро. Раздвижные перегородки со стороны открытой галереи были задвинуты, входная дверь закрыта.

«О чем говорит сваха с Котаро, что ей удалось выведать о Ясуко? Что-то их беседа затянулась. Скоро, наверно, закончится. Как бы не попасться им на глаза, неловко получится»,— испугался Сигэмацу.

— Извините, если я вам помешал,— сказал он шоферу.— У нас заболел сосед. Вот я и подумал, может быть, врач приехал, заодно и к нему заглянет, а здесь, оказывается, совсем другое дело.

Сигэмацу простился с шофером и пошел по тропинке к дубовой роще. Там он уселся на плоской камень в тени дерева.

«Подожду здесь, пока сваха не уедет,— решил он.— Все равно нужно занести Котаро рисовые клецки. Не могу же я вернуться с ними домой. Женщины — народ любопытный, непременно допытаются, что из Ямано приезжала сваха».

Немного погодя — к этому времени уже стемнело — хлопнула дверца автомобиля и заурчал мотор. Машина уехала.

Сигэмацу вышел из своего укрытия и направился к дому Котаро. Раздвижные перегородки на веранде по-прежнему были задвинуты, но входная дверь распахнута настежь. Сигэмацу вошел внутрь. Котаро сидел на небольшом возвышении, скрестив на груди руки и потупив глаза,— видимо, в тон же самой позе, в какой простился со свахой.

— Добрый вечер,— произнес Сигэмацу.

Котаро вздрогнул, оторвал взгляд от пола, ответил на приветствие и сразу же стыдливо опустил глаза. Хотя в комнате было не слишком светло, Сигэмацу прочитал по его лицу все, что произошло: припертый свахой к стене, Котаро рассказал о Ясуко все, что знал, даже то, чего, может быть, не хотел рассказывать, и теперь сидит совершенно обессилевший, выжатый, как лимон. Сигэмацу лишь поблагодарил его за вьюнов, выложил в тарелку рисовые клецки и без лишних слов покинул дом.