Читать интересную книгу Новые силы - Кнут Гамсун

Она вошла, заперла дверь и подкралась к нему сзади. Улыбаясь, она перегнулась к нему и посмотрела ему в глаза.

— Это не я пришла, — сказала она, тихонько посмеиваясь. — Ты знаешь, что это не я.

Она явно была смущена и краснела.

На ней было серое шерстяное платье, и она казалась совсем молоденькой в отложном кружевном воротничке, с открытой шеей. Оба обшлага на рукавах были отвёрнуты, словно она забыла застегнуть их.

Он сказал:

— Вот как, это не ты? Ну, мне всё равно, кто бы ты ни была, ты одинаково прелестна... И какую дивную погоду ты принесла с собой!..

Они сели к столу. Он молча положил перед ней корректурный лист, и она всплеснула руками от радости и воскликнула:

— Вот видишь, видишь, так и знала! Нет, ты прямо необыкновенный человек!

И она не уставала восхищаться им. Как это он успел кончить так скоро? Уже готово! Ну, это свалится на них, как бомба, ни одна душа ничего не знала. Все думали, что он уже ничего больше не напишет. Ах, Боже мой, Боже мой, но уже больше всех на свете рада этому она...

Она тихонько вложила в корректуру какой-то конверт и, не переставая говорить, оттащила Иргенса от стола.

Они пересели на диван. Её счастье заразило его, эта пылкая радость увлекла его и преисполнила благодарной нежностью. Как она любит его, как она жертвует собой ради него, как старается скрасить ему жизнь! Он страстно обнял её, осыпал поцелуями и прижал к груди. Так прошло несколько минут.

— Я так рада, так счастлива! — прошептала она. — Я знала, что должно случиться что-нибудь хорошее. Когда я подошла к твоим воротам и потом стала подниматься по лестнице, мне казалось, будто я вся растворяюсь в каком-то объятии, до того я радовалась... Нет, нет, будь осторожнее. Милый! Что ты, нет... дверь...

Солнце поднималось всё выше и выше. Скворцы на деревьях кричали наперебой.

«Пение первых весенних птиц, — опять подумал он. — Какие, однако, наивные возгласы издают эти маленькие созданьица!».

— Как у тебя светло, — сказала она. — По-моему, здесь светлее, чем где бы то ни было.

— Ты находишь? — спросил он, улыбаясь.

Он отошёл к окну и стал снимать со своего костюма тонкие серые волоски от её платья. Она по-прежнему сидела на диване, опустив глаза, розовая, и поправляла растрепавшиеся волосы. На каждой её руке блестело по кольцу.

Он не мог равнодушно оставаться у окна, она взглянула на него и заметила это. К тому же она была так хороша, именно сейчас, как-то особенно хороша, когда поправляла волосы. Он подошёл к ней и поцеловал её со всей горячностью, на какую был способен.

— Не целуй меня, милый, — сказала она, — будь осторожен. Посмотри, что у меня сделалось! Это от весны!

Она показала ему маленькую свежую трещинку на нижней губе, тонкую, как от пореза ножом. Он спросил, больно ли ей, и она отвечала, что нет, не больно, но она боится заразить его. Вдруг она сказала:

— Послушай, не можешь ли ты прийти сегодня вечером в Тиволи? Дают оперу. Мы бы там встретились. А то будет такая тоска.

Он вспомнил, что ему надо идти на выставку. Что будет потом, неизвестно, так что лучше не обещать.

— Нет, сказал он, — не могу, положительно не могу. Мы уговорились встретиться с Оле Генриксеном.

Ну, неужели он не может? Она была бы так горда, так благодарна ему за это.

— Да почему тебе так захотелось вдруг в Тиволи? Уф!

— Да ведь там опера! — воскликнула она.

— Ну, так что же такое! Это решительно ничего не говорит мне. Впрочем, как тебе угодно, разумеется.

— Нет, Иргенс, не так, как мне угодно, — проговорила она огорчённым тоном. — Боже мой, мне очень хочется послушать оперу, я признаюсь в этом, но... А куда же ты пойдёшь вечером? Нет, я положительно настоящий компас, я уклоняюсь немножко в сторону, могу даже совершить полный круг, но стремлюсь всё к одному и тому же пункту, указываю всё в одном и том же направлении. Я думаю только о тебе...

Её маленькое заблудшее сердечко трепетало. Он посмотрел на неё. Да, он хорошо знал, её ни в чём нельзя было упрекнуть, она всегда относилась к нему так хорошо. Но что же делать? Если ему удастся освободиться и он успеет, так он постарается приехать в Тиволи...

Фру Ганка ушла. Иргенс тоже был готов идти, он сунул корректуру в карман и снял шляпу со стены. Ну, не забыл ли он чего-нибудь? Корректура здесь, в данную минуту это самое важное, начало книги, которая должна, как бомба, поразить всех. Посмотрим, откажут ли ему теперь в признании его тихой и прилежной работы. Он пошлёт свою книгу на соискание премии, но отложит это до последнего дня, чтобы имя его не стояло в газетах рядом с теми, которые облизываются на эти гроши. Его заявление будет коротко и ясно, без всяких рекомендаций, — только с приложением его последней книги. И никто не будет знать об этом, даже фру Ганка. Пусть не говорят, что он взбудоражил небо и землю для того, чтобы получить это маленькое поощрение. Но он посмотрит, посмеют ли обойти его. Он знал ведь всех своих соперников, начиная с Ойена и кончая художником Мильде, он не боялся ни одного из них. Будь у него средства, он отстранился бы и предоставил бы им эту подачку, но у него нет на это средств, и он сам вынужден будет принять её...

Идя по улице, он всё время заботливо проводил рукой по своему платью, часть светлых волосков от платья Ганки всё ещё держалась на нём. Что это за противное платье, как пристают эти шерстинки! Он занёс корректуру в типографию, заведующий обратил его внимание, что в пакете лежит письмо, какой-то конверт. Иргенс вернулся от дверей. Что такое, письмо? Ага, он просто забыл его вынуть. Он узнал конверт и сейчас же распечатал его. Заглянув в него, он поднял от радости брови, надел шляпу и вышел. Не выражая ничем своего волнения, он сунул конверт в карман, как он был.

Оле и Агата сидели, по обыкновению, в складе. Она шила красные плюшевые подушки для каюты «Агаты», крошечные подушечки, словно кукольные. Иргенс подложил одну из них под щеку, закрыл глаза и сказал:

— Покойной ночи, покойной ночи!

— Ведь вы собирались на выставку картин? — сказал Оле, смеясь. — Моя невеста сегодня только об этом и говорила.

— А ты не можешь пойти с нами? — спросила она.

Но Оле было некогда, как раз сейчас у него много дела.

— Идите же, не мешайте мне! Веселитесь хорошенько... Было как раз время гулянья, Иргенс предложил пройти через парк. Кстати можно послушать немножко и музыку. Любит ли она музыку?

На Агате было тёмное платье с чёрными и синими полосками и накидка на красной шёлковой подкладке. Гладкое платье облегало её фигуру без единой морщинки, а вокруг шеи был отложной сборчатый воротник. Накидка иногда распахивалась, и мелькала красная подкладка.

К сожалению, она не особенно музыкальна. Она очень любит слушать музыку, но плохо понимает её.

— Точь-в-точь, как я, — оживлённо подхватил Иргенс. — Это замечательно, неужели и с вами тоже так? По правде сказать, я непозволительно мало смыслю в музыке, но всё-таки хожу в парк каждый день. Да и нельзя не ходить. Многое зависит от того, что везде бываешь, всюду показываешься, не отстаёшь от других. Если этого не делать, то так и канешь на дно, исчезнешь, и тебя забудут.

— Неужели забудут? — спросила она и посмотрела на него с удивлением. — Но с вами-то это ведь не может случиться?

— О, вероятно, и со мной было бы так же, — ответил он. — Почему бы не забыть и меня?

И просто, совсем просто она ответила:

— Я думала, что для этого вы слишком известны.

— Известен? О, это ещё не так, слава Богу, опасно! Разумеется, я не хочу сказать, что не пользуюсь совсем никакой известностью. Не думайте, что так легко удержаться на должной высоте среди стольких соперников: один завидует, другой ненавидит, третий делает самую большую низость, на какую только способен. Нет, что до этого касается, так...

— Мне кажется, что вас знают, и даже очень хорошо, — сказала она. — Мы не можем пройти двух шагов, чтобы кто-нибудь не зашептал о вас, я всё время слышу это.

Она остановилась.

— Нет, я даже чувствую себя неловко, вот, сейчас опять, — сказала она, смеясь. — Это так непривычно для меня. Пойдёмте лучше на выставку.

Он смеялся от всего сердца, радуясь её словам. Как она была мила, как наивна и безыскусственна! Он сказал:

— Ну, хорошо, пойдёмте! А к тому, что шепчутся, скоро привыкаешь. Боже мой, если люди находят в этом удовольствие, на здоровье! Сам я этого не замечаю, уверяю вас, это меня не трогает.

Впрочем, он должен сказать, что сегодня люди шепчутся не о нём одном, но о ней. Она может поверить ему, все таращатся на неё. Нельзя явиться незнакомому человеку в город и не возбудить внимания, да ещё с такой наружностью, как у неё.

Он не намеревался льстить ей, он искренно думал то, что говорил, но всё-таки она как будто ему не поверила.

Они шли к площадке, где уже гремела увертюра к опере Керубини «Водовоз»15.