Приветствую его хмуро, не отрывая взгляда от найденных на подоконнике журналов.
— Ты его вверх ногами держись, — не выдерживает Доронин, чувствуя себя неуютно после произошедшего.
— Так задумано, — парирую, не смущаясь. Содержимое глянцевого еженедельного издания, в котором сконцентрированы сплетни и слухи, перемежаемые снимками полуголых девиц, меня не волнует, но стены за вчерашний вечеру уже изучены до мельчайших трещин. Поэтому, чтобы не забивать голову сторонней ерундой, я сосредоточиваюсь на рисунках, расплывающихся в цветные пятна — не мешает думать, а для этого совсем не важно, вверх тормашками журнал или нет.
— Одевайся, — Иван протягивает мне пакет, заглянув в который я вижу платье.
— Опять жена? — успеваю крикнуть, прежде чем он закроет за собой дверь, оставляя меня одну.
— На этот раз сам, — говорит он и исчезает в коридоре, а я впервые за последние сутки улыбаюсь.
Закусив губу, вытягиваю летнее платье. Темно-синее, с юбкой — татьянкой, в мелкий цветочный узор. Быстро надеваю его, ухмыляясь, что снова оказываюсь без бюстгальтера, но цвет ткани и фактура немного скрывает выступающие соски. Впрочем, стесняться мне нечему.
Обуваюсь в белые теннисные тапочки, вытянутые из того же пакета. Сочетание одежды и обуви непривычно, но заточение в больнице разводит в разные стороны с понятиями о моде. Так ходят по улице, и если уж кто и будет тыкать пальцем в меня, то из-за прически, а не прикида.
В темно-зеленом коридоре пахнет тушеной капустой и хлоркой, но чисто и малолюдно. Иван жестом зовет за собой, и я бегу, почти вприпрыжку, обращая внимание, что многие с ним здороваются, кто-то кивает головой в знак приветствия, несколько мужчин пытаются остановить его для разговора, но Доронин отмахивается коротким «некогда, некогда».
— Тебя здесь хорошо знают?
— Экая ты, Анна Евгеньевна, наблюдательная. Это ведомственная больница, и мне доводилось здесь лежать.
— Ранение? — любопытствую дальше, пытаясь не отстать.
— Кому-то надо меньше смотреть приключенческие фильмы и сериалы по НТВ. Банальный гастрит.
— Я телевизор не смотрю несколько лет, — обиженным голосом отвечаю я, но тут же забываю об этом. Полицейский так мчится по коридорам, что если тратить время на разговоры и все набравшиеся за прошлый вечер вопросы, нагнать его будет невозможно.
Мы выходим на улицу, двигаясь в сторону джипа; я размахиваю руками, пытаясь что-то рассказать, ветер раздувает подол платья, рождая ощущение легкости и непринужденности, будто я парю над ступенями, но женский голос, окликающий Доронина, обрывает мне крылья:
— Ваня? — в интонациях преобладает удивление, я резко оборачиваюсь и вижу девушку. Очень красивую, стройную, высокую. Кудрявые темные волосы обрамляют точенное ухоженное лицо, с бровями вразлет, большими, черными глазами. Она облачена в обтягивающий комбинезон, выглядящий эффектно, но не пошло. На ногах — лодочки на тонких шпильках. Аромат духов, окутывающий женщину, долетает до меня, пытаясь обволочь, но я делаю шаг в сторону, избавляясь от чужого запаха.
«Не нравится она мне». «Кто такая?». «Уж не…»
— Ты чего тут? — удивляется Иван, целуя ее в губы быстрым касанием, а я чувствую, что сердце вот-вот остановится, будто на глазах чужая женщина крадет нечто, принадлежащее только мне. «Жена», — пронзает мысль. Я сразу чувствую себя замарашкой, ловя насмешливый взгляд супруги Доронина. Как она видит меня: стрижка, как у тифозной детдомовщины, ни грамма макияжа, синяки под глазами. Фигуру, скрывающуюся под платьем, Яна разглядывает детально, будто фотографирует на память, особо задерживаясь на груди и голых коленках.
— По делам пробегала. А ты все со своей… возишься? — лишь только мое близкое присутствие заставляет ее сдержаться на слове «дурочка», а я пялюсь на нее исподлобья, мечтая сотворить с ней что-то мерзкое. Голоса вторят, рисуя кровавые картины, так свойственные им, но я не в силах заставить их молчать.
— Янка, — строго произноси Иван, но та лишь хмыкает:
— Ладно, ладно, милый. Подкинешь домой? Я на своих двоих, утомилась на жаре.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Садись.
Доронин распахивает дверь перед Яной, вызывая ощущение ненужности, но потом поворачивается:
- А ты чего застыла? Прыгай, — и распахивает заднюю дверь.
Яна изящно приземляется на переднее сиденье, я устраиваюсь сзади нее, испепеляя затылок тяжелым взглядом. Прежде, чем мы успеваем тронуться, Доронина оборачивается ко мне:
— Лифчик не подошел, что ли? Соски прятать надо, дорогая, ты уже не в псикушке, среди нормальных людей так не принято.
Яна успевает развернуться и сесть ровно до того, как Иван, докуривающий очередную сигарету, устраивается за рулем.
Я не отвечаю, делая вид, что ничего не произошло, только прекрываюсь пакетом с одеждой, в которой попала в больницу. Ее замечание оставляет неприятное послевкусие, будто окунули лицом в грязь.
Я ревниво наблюдаю за тем, как ведут себя двое на передних сидениях. Мне должно быть стыдно — она его жена, а я никто, однако веду себя так, будто застала с любовницей. «Это никуда не годится», — печально вздыхаю и запрокидываю голову, глядя в окно, и стараясь не слушать их беседу. Вряд ли можно заставить чувствовать меня еще более чужой, чем сейчас.
— Хочу сегодня приготовить рулет на вечер. Хоть с ним и много возни, но ты так его любишь. Во сколько освободишься, Вань?
В интонациях — мед и сахар, и хочется закрыть от нее уши, заткнуть пальцами и бубнить что-то свое, ощущая лишь внутренние вибрации собственного голоса.
— Понятия не имею, ты же знаешь, что новое тело нашли.
— Ой, опять ты о своих покойниках, — я не вижу, но чувствую, что Яна манерно морщит нос. — Давай о чем-нибудь другом, более приятном.
Иван вздыхает, но отвечает:
— О чем, к примеру?
— Ты даже не спрашиваешь, откуда я шла. Не ревнуешь? — Ваня хмыкает в ответ, но спрашивает вполне серьезно:
— А есть к кому?
— Конечно, нет, тебе никто в подметки не годится. Смотри, какой маникюр сделала, — я вижу, как она протягивает ладонь, демонстрируя блестящие, вишневые ногти, — неужели не нравится?
— Янааа, — угрожающе протягивает ее муж, вызывая надежду, что он сейчас рявкнет на нее и велит заткнуться.
— Все, поняла, не бесись. Вечером Петя, возможно, заедет.
— К тебе или ко мне?
— Ну конечно, к тебе, мне его хватает на работе, поверь.
К счастью, дорога до их дома не занимает много времени и беседа плавно сходит на нет.
— До вечера, милый, — она страстно целует его в губы, оставляя яркие, пошлые следы как отметку о собственности и бросая на прощанье хитрый взгляд в мою сторону, — пока, Анюта.
Я фыркаю, не отвечая.
Когда мы отъезжаем от новой девятиэтажки, где живет Иван, он произносит:
— Концерт окончен, расслабься.
— В смысле?
— Яна такой человек… Во-первых, она совсем не глупая, как пыталась сейчас показать, во-вторых… Нет у нас давно этих нежностей, но при тебе она не смогла не проявить себя во всей красе. Бабская придурь…
- Ревнует?
— Да кто ее знает, — Иван выбивает сигарету из пачки и приоткрывает окно, — я оставлю тебя дома, постараюсь вечером заехать. Надеюсь, наконец, будут хоть какие-то радостные новости.
— Послушай, — я говорю то, о чем думаю последнее время. — Я попрошу квартирантов освободить бабушкину двушку, и сразу съеду. Карточку надо только из дома забрать, деньги там есть.
— К чему это ты сейчас? — мы встречаемся взглядами в зеркале заднего вида, и я замечаю вертикальную складку, прочерчивающую нахмуренный лоб.
— Я не хочу быть обузой, — объясняю я. — Долго твое расположение не продлится.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А мне кажется, ты хочешь сбежать из-под надзора, — на светофоре Доронин оборачивается, глядя в лицо. — Аня, помоги найти его… Я тебя умоляю.
Последняя фраза режет по живому.
— Расскажи, что скрываешь от меня, — шепчу, подаваясь вперед. Взгляд его сводит с ума, губы так близко — близко, стоит еще сдвинуться навстречу к нему, и я почувствую на себе тепло его дыхания. — Поделись, тебе станет легче.