Между тем никто из нас троих не трогался с места.
Я протер глаза, затем вскочил и подбежал к окну. Открыл его, выглянул во двор, осмотрел соседние окна, стены. Ничего.
- Что случилось, Луи? - спросила Ан-Мари, - Мне показалось, что окно приоткрылось...
- Возможно, сегодня ветер.
Я не стал возражать Ан-Мари, но, возвращаясь к своему стулу, услышал торопливые шаги, сопровождаемые, тихим звоном, который был мне уже знаком, и застыл на месте.
- Луи, ты немного бледен. Тебе нехорошо?
- Вы слышали какой-нибудь... звон?- спросил я с хладнокровием, на которое только был способен в тот момент.
- Я слышала, - засмеялась Ан-Мари. - Пьер мешал ложечкой чай... Луи, ты, кажется, немного перебрал.
- Возможно, - ответил я.
На самом деле я ничего не пил на вечеринке, потому что с недавних пор меня снова стал мучить гастрит.
После ужина я прошел в свой кабинет, убежденный, что голова моя не в порядке именно оттого, что трезвая. Попытался работать, но что-то мне явно мешало. У меня было такое чувство, что в кабинете я не один. В какой-то момент, наклоняясь над рукописью, я даже ощутил за спиной чей-то вздох, и теплое дыхание возле уха. Молниеносно обернулся - ничего; только фотография моего Пьера в младенческом возрасте смотрела на меня со стены... Это было уже слишком. Выпив большую дозу снотворного, я спрятался под крылышком Ан-МариСелестин.
Нет, на сей раз я не обратился в полицию.
Ведь в лучшем случае меня отправили бы в тюрьму за издевательство над властью, которая, уверяю вас, располагала достаточными средствами для сохранения своего авторитета. Или же запихнули бы в одну из двухсот психиатрических больниц, что было бы еще неприятнее, несмотря на то, что эти заведения славились своим комфортом и исключительной свободой мысли и слова. С другой стороны, однако, я был почти уверен, что кто-то без моего согласия обитает у нас в доме и сопровождает меня везде. Я слышал тихий серебряный звон даже в туалете коллежа. Да, но почему другие его не слышали?
Наступили летние каникулы. Экзамены в коллеже закончились, и я решил спастись от странных преследователей в своей маленькой вилле у подножья Альп. Виллу я унаследовал от дяди, который имел благоразумие умереть холостяком. Там мы с Ан-Мари и Пьером обычно проводили лето.
Но теперь я поехал один по причинам, не зависящим от меня, а зависящим от Президента. Дело в том, что Тиберий III, озабоченный безопасностью Франции, стал форсировать подготовку противоатомной защиты. Участились учебные тревоги, процветала торговля передвижными убежищами (ПУ), в небе носились атомные бомбардировщики, истребители, перехватчики, самолеты-разведчики и самое важное, никто не имел права удаляться более трехсот метров от ближайшего противоатомного убежища, то есть никто не мог уехать из города. Исключение делали только для тех, кто мог купить себе ПУ и возить как прицеп к машине вместо спального фургона. Эти счастливцы были уверены, что, если А-бомба не упадет прямо на их ПУ, а в двух метрах от них, то спустя полчаса они смогут вылезти на открытый воздух, отряхнуться и пойти в оперу. Но ПУ были для меня слишком дороги. Чтобы выбраться из Парижа, нужно было подкупить начальника одного из контрольных пунктов, которыми город был окружен со всех сторон, в прейскуранте взяток, однако, произошли изменения, и я мог заплатить только за одного человека.
Таким образом я оказался у подножья Альп один со своей рукописью. Я намеревался закончить ее до того, как во второй раз появятся таинственные посетители, - мне даже в голову не приходило, что как раз своим бегством из Парижа я ускорил их второе и, в известном смысле, роковое посещение...
Вот, как это случилось.
Свежим горным утром, 23 июля 2033 года, я сидел в старом плетеном кресле на террасе. Передо мной стоял небольшой столик, старинный, с мозаичной столешницей и тонкими изогнутыми ножками со следами позолоты настоящий сецессион, как уверял меня один антиквар, - а на столике лежала моя рукопись. Она была почти закончена. Остались только выводы, но я не спешил с ними. Я наслаждался хрустальным воздухом, сине-зеленым светом, струящимся с гор и заливающим мой сад, чистой тишиной, нарушаемой лишь пением птиц. Наслаждался и своим ясным сознанием, ищущим несколько острых и изящных фраз, которые оформили бы мои последние, самые важные мысли. Я был счастлив и почти убежден, что хорошая книга может спасти человечество. Да, да, представьте себе!
Очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, но в соседних виллах жили только обладатели ПУ. Не любил я этих самодовольных, уверенных в своем бессмертии господ. Да и кроме того, они ничего не читали кроме биржевых новостей в "Глуаре". Оставив карандаш на столике (я все еще пользовался этим примитивным средством для фиксирования своих мыслей), я закурил греческую сигарету и вдохнул ароматный дымок, блаженно прикрыв глаза на солнышке. И вдруг почувствовал какую-то смутную тревогу.
Я не понял, с чего она взялась. Осмотрелся. Перед глазами мелькали голубые и красные пятна, горы угрожающе потемнели, будто собирались обрушиться на меня. Я сознавал, что это - иллюзия, в глазах всегда становится темнее после того, как смотришь на солнце, но напряжение внутри меня росло и я невольно поднялся с кресла.
И тогда мой слух уловил далекий вой сирен.
А, мерд, сказал я себе, Тиберий опять испытывает нервную систему своих подданных! Сейчас по улицам городов горят огромные красные стрелы, указывающие на ближайшие убежища, и французы, как сумасшедшие, бегут к ним... Я посмотрел на часы - было шестнадцать минут десятого. Вой сирен нарастал и множился, охватывая окрестные большие и малые города, но я знал, что он будет длиться только одну минуту - как при всех учебных тревогах, и пошел немного размяться, пока этот проклятый вой не замолкнет.
Обошел раз-другой террасу, пытаясь вернуться к своим мыслям, но ничего не вышло: вой пронизывал мой мозг. Я сорвал розу и сунул ее себе под нос, но и это не помогло. Тогда я совсем ушел с террасы и встал под мою итальянскую сосну - говорю мою, потому что я страшно любил это дерево. Широко раскрыв свой темно-зеленый тент, немного искривленное от постоянных в этой местности ветров, дерево стояло в стороне от фруктовых деревьев. Оно было похоже на человека, страдающего болезнью позвоночника, одинокого в своем горе, и это как-то сближало меня с ним, хотя сам я и не болел ничем, кроме несерьезного гастрита. Я прислонился к сосне, попыхивая сигаретой. Помню еще, как большой золотистый жук с налету ударился о мое плечо и упал у ног. Я бросил сигарету и наклонился, чтобы его рассмотреть. Поднявшись посмотрел на часы.
Господи! Воющий рев сирен продолжался уже восемь минут...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});