– Вы сошли с ума, друг мой! Этот Гутиерес будет преследовать вас и чинить всякие козни сколько ему вздумается. Ему ничего не стоит гноить вас в тюрьме, пока не найдется картина!
– А права человека?
– Ах, о чем вы! Не забудьте, ведь здесь рядом Африка, а века мало изменили нравы. Но если серьезно... Если в результате очной ставки комиссар захочет задержать вас, непременно потребуйте, чтобы он доложил об этом в Мадрид. И в любом случае, я сейчас же дам указания мажордому, отвечающему за нашу резиденцию в Севилье, ему можно доверять; он проследит за всеми перипетиями дела и в случае необходимости предупредит меня.
Морозини взял руку молодой женщины и поднес ее к губам:
– Вы лучший друг на свете! Спасибо!
Расставшись с доньей Исабель, Альдо направился к ближайшей церкви, казавшейся особенно красивой под утренним солнцем. Однако он понапрасну переходил от портала к порталу – красных лохмотьев нищего нигде не было видно. Впрочем, возможно, это было и к лучшему: у полицейских, следивших за ним, неизбежно возникли бы вопросы, окажись он в одной компании с Диего.
Не придумав ничего более полезного, Альдо решил прогуляться. Но прежде, чтобы привести в гармонию свои чувства, зашел помолиться. Затем князь спокойно дошагал До Змеиной улицы, куда въезд транспорту был запрещен. Это был «нервный узел» города, изобиловавший кафе, ресторанами, казино и клубами, в которых за большими стеклами можно было увидеть, как севильские богатеи развлекались, попивая освежающие напитки, куря громадные «пурос»[6] и наблюдая за тем, что происходит снаружи. Было уже больше часа пополудни, и Морозини решил пообедать. Он вошел в ресторан Кавильо и заказал знаменитое андалусское гаспачо, жареные лангусты и марципаны и запил всё это оказавшимся просто отличным белым вином. Чего нельзя было сказать о кофе по-мавритански – напиток представлял собой густую кашицу, протолкнуть в горло которую удалось лишь при помощи большого стакана воды. Пообедав таким образом, Альдо подумал, что его «телохранитель» тоже имеет право отдохнуть, и, вернувшись в «Андалусию», устроил себе сиесту, как это принято в Испании. Его преследователю на это время предоставлялся выбор между креслом в просторном холле палас-отеля или пальмами в саду...
Само собой разумеется, заснуть Альдо не удалось. Прежде всего потому, что сиеста не входила в его привычки, но главное – из-за того, что, несмотря на безмятежный вид, который он всеми силами старался сохранить, эта история его раздражала. Морозини совершенно не хотелось надолго застревать в Севилье. Да и комиссар Гутиерес не внушал ему никакого доверия: весьма вероятно, отпустил Альдо сейчас просто для того, чтобы выиграть время и придумать, как бы получше, не портя себе карьеры, обойти королевскую защиту и все-таки не выпустить князя из своих когтей. Каким бы ни оказался результат завтрашней очной ставки, Морозини был почти убежден: средства, чтобы упрятать его в тюрьму, найдутся.
Стук в дверь прервал приступ «морбидецца», как говаривали в его родной Венеции, а проще – медленного погружения в мрачные глубины отчаяния. Морозини открыл дверь и оказался лицом к лицу с грумом в красной форме с галунами. Мальчик протягивал на серебряном подносе конверт. В нем лежала записка всего в две строчки, но она значила для Альдо не меньше, чем глоток воды для умирающего от жажды. В нескольких словах герцогиня Мединасели просила его прийти поболтать с ней около семи вечера: «Никто нас не потревожит. Прошу вас, приходите. Мне будет очень неприятно, если вы увезете из Севильи нехорошие впечатления».
Не означало ли это, что донья Ана в курсе событий и нисколько не верит выдвинутым против него обвинениям? И, вполне возможно, милая женщина кое-что знает о драгоценностях...
В самом лучшем расположении духа Альдо принял душ и переоделся в антрацитово-серый элегантный костюм, безупречный покрой которого выгодно подчеркивал его широкие плечи, длинные ноги и узкие бедра. Белая сорочка с крахмальным воротничком и шелковый в серо-голубых тонах галстук дополнили наряд, как нельзя лучше подходивший для визита к даме во второй половине дня. Быстрый взгляд в зеркало напомнил князю, что его густые волосы уже начали серебриться на висках, но это его не печалило. В конце концов, легкая проседь вполне шла к его матовой коже, к вызывающе благородным чертам, к сине-стальным глазам, в которых часто светились искорки иронии. Удовлетворенный своим внешним обликом, Морозини взял шляпу и перчатки, позвонил по внутреннему телефону портье и вызвал машину. Через несколько минут он уже стоял у входа в Каса де Пилатос.
Хозяйка дома приняла гостя в беседке Большого сада. В темно-красном платье из римского крепа, с несколькими нитками жемчуга, обвитыми вокруг шеи, герцогиня сидела в большом плетеном кресле у стола, на котором были сервированы прохладительные напитки. Морозини заметил, что она слегка взволнована, даже, пожалуй, тревожится. Впрочем, когда князь склонился к руке доньи Аны, она одарила его прелестной улыбкой.
– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли, князь! Снова видеть этот дворец для вас не такое уж большое удовольствие.
– Да почему же? Это великолепие не может не радовать глаз, – ласково ответил Альдо, оглядев цветущие и благоухающие заросли. Это был один из знаменитых садов, тех самых, в которых в полной мере воплотился андалузский гений.
– Все это так, однако, именно здесь произошли не самые приятные события. Не могу выразить, до какой степени я смущена и взволнована тем, что вас втянули в грязную историю с кражей картины. Вам надо было сразу мне все рассказать. Если бы не донья Исабель, я И сейчас ничего не знала бы...
– Ах, значит, это она...
– Да, она... До чего же смехотворное обвинение! Мы совсем не знаем друг друга, но ваша репутация говорит за вас. Надо быть таким сумасбродом, как этот бедняга Фуенте Салида, чтобы обвинить вас в краже! Что же до болвана, который якобы видел, как вы преследуете некую, в природе не существующую даму, то я его попросту выгоню...
– Нет-нет, не надо его увольнять! Он говорил правду. Он действительно видел, как я вышел из дома. Понимаете, слуга проходил через главный двор с подносом, уставленным бокалами, а я спросил его, кто та дама, которую, как оказалось, лишь я один и видел. Он-то не заметил никого...
– А комиссар из этого сделал вывод, что вы таким образом пытались отвлечь его внимание от сообщника или сообщницы, уходившей с картиной.
– Так вот что он подумал... Мог бы мне прямо сказать. Так или иначе, это смешно, – Альдо и в самом деле засмеялся. – Как бы я мог отвлечь его внимание, указав на даму, которую он не видел, но которая...