– Только вот не знаю, стоит ли пытаться? – Попова закончила рассказ и посмотрела на подругу.
– Как говорил небезызвестный Макс Отто фон Штирлиц: «Нас всех губит отсутствие дерзости в перспективном видении проблемы».
Попова от неожиданности уронила с ложечки кусок масляного крема – ее влюбленность сопровождалась страшным аппетитом.
– А кто это такой?
– Максим Исаев, – не моргнув глазом, ответила Лиля.
– Какой Исаев? – не поняла Попова.
– Который «Семнадцать мгновений весны».
– Ну, ты даешь!
– И потом, что ты в конечном счете хочешь получить? Ты хочешь любовника, или ты хочешь выйти замуж?
Это было абсолютно в духе Лили Сумароковой – обозначить проблему просто и ясно, задать вопрос без всяких там эфемизмов. После этого, как правило, следовал совет – и обычно неприятный в своей циничности.
Попова задумалась. Перед ее глазами был брак самой Лили. Брак, похожий на клуб по интересам. Лилю и Георгия объединяла профессия, интеллектуальные пристрастия, любовь к прогулкам по морю и еще куча подобных занятий. Их бросающиеся в глаза различия – Лиля была энергичным трудоголиком и экстравертом, а Георгий несколько ленив и по натуре был интровертом, казалось, были противовесами, и при всем при том ни у кого, кто знал их, не возникало даже сомнения в том, что эта семья все-таки основана на любви. Жест, взгляд, улыбка, обращенная к другому, – все это показывало искренность их отношений. Люда Попова понимала, что надо быть Лилей Сумароковой, чтобы отнестись к собственному браку как проекту.
– Видишь ли, – словно прочитала ее мысли Лиля, – семья – это что-то такое, что лежит в области иррационального. И прежде всего это касается собственных внутренних ощущений. Мы не верим, что можем стать президентом страны, и не верим, что нас сделают главным редактором большого толстого журнала (хотя вероятность этого велика и во многом зависит от нас), но почему-то верим, что будем жить долго и счастливо с одним и тем же человеком лет этак пятьдесят!
– Что ж в этой вере плохого?!
– В том, что она к реальной жизни не имеет никакого отношения. Впрочем, как всякая другая слепая вера. По моим наблюдениям, – Лиля достала сигареты и закурила, – в браке счастлив тот, кто относится к нему как к любимой работе – добросовестно, с душой. И тот, кто вынослив. Только эту выносливость нужно в себе воспитать. А потом, если ты заметила, у мужчин куча всяких других занятий, помимо нас и службы, а мы, тетки, все какие-то одинаковые и, как правило, занимаемся одним и тем же. Положение надо уравновесить.
– А как же счастье, мечта о нем?
– Да кто ж тебе запрещает быть счастливой и мечтать. Только горизонт планирования в этом смысле должен быть коротким. Тогда качественнее и счастье будет, и мечты реальнее.
Фразу о различиях в занятиях мужчин и женщин Лиля не сама придумала, эти слова давным-давно она вычитала у одного американского классика и очень хорошо запомнила. Там главный герой в ответ на упреки своей жены в отсутствии должного внимания, сказал, что интересы женщин ограничены, в то время как у мужчин не хватает времени сделать все, что, по его мнению, он хочет и должен.
– Многие считают, – донесся до Люды голос Сумароковой, – что вступить в брак – это почти что сменить веру или сменить пол – полностью перенять взгляды, привычки, пристрастия, точку зрения. А мне кажется, что брак только тогда будет приятен и долог, когда каждый останется при своих интересах и не будет портить своей навязчивостью другому жизнь.
– Так не бывает. Это идеализм!
– Согласна с тем, что это редкость, но поверь, я нутром чувствую, что это единственная возможность сохранить брак. Если же ты не согласна или не способна на такую модель, тебя ждут тяжелые времена. Так что тебе решать, что с этим самым мужчиной делать. По мне, так переспи, а там посмотришь! Все, дорогая, я побежала, у меня еще две встречи, и в редакцию надо успеть, номер сегодня подписываю. А если честно, поступай так, как подскажет тебе внутренний голос. Он, собака, врет часто, потому мы, наверное, и ошибки делаем. Но с другой стороны, если ошибку можно исправить, тогда это ошибкой считать нельзя.
Подруга вдруг поняла, что все это время они обсуждали не ее проблему, а вопрос, терзающий саму Лилю. В ее горячности, в какой-то нервозности, несвойственной Сумароковой по определению, скрывалось что-то личное. Люда Попова отлично знала подругу – расспросы невозможны, о себе никогда и ничего она не рассказывала.
«Удивляюсь, как мы при этом ее свойстве столько времени дружим! И эта ее теория, эта «сумароковщина» – семья для женщины – та же самая карьера, ничуть не отличающаяся от карьеры обычной, деловой. И при этом ходят сплетни, во время ссор Лиля колотит посуду, а мирится с Георгием, надев прозрачный дождевик на голое тело и высокие шпильки. Впрочем, эти слухи распускают тетки из машбюро…» – подруга смотрела, как тонкая фигурка пересекла Замковую площадь, обогнула польский костел и свернула в боковую улочку.
Лиле надо было идти в другую сторону. Но, отлично осознающая все опасности маленького города, она намеренно пошла в сторону польского костела. Скрывшись за высокой стеной колокольни, она немного покружила на пятачке около широких серых ступеней с аллегорическими фигурами «Греха» и «Благословения», выждала минут десять и быстрым шагом пошла в обратном направлении. Только теперь ее путь лежал не через Замковую площадь, а по параллельной улице. Дойдя до высокого здания, она через деревянные ворота прошла во внутренний гулкий двор и нырнула в черный ход. По ступенькам она поднималась уже неспешно, но в этой неторопливости не было нерешительности, в ней было предчувствие счастья, которое, как известно, острее, чем само счастье.
– Ты все-таки пришла! А я почему-то сомневался. – Мужчина открывший дверь, впустил ее в узкий коридор, освещенный большим светильником – на стеклянном матовом плафоне сидел бронзовый лев размером с котенка. Мужчина прижал Лилю к себе, пытаясь поцеловать в губы.
– Не здесь, подожди, он подглядывает. – Лиля отстранилась и показала пальцем на бронзового льва; задев мужчину плечом, она прошла в большую квадратную гостиную. Обстановка комнаты была очень простой и очень стильной. Большая тахта на гнутых ножках, накрытая яркой шотландкой, и кресло рядом с такой же клетчатой подушкой, невысокий пузатый комод с часами, кучей безделушек и яркими книжками, углом стоял темный книжный шкаф со стеклянными дверцами, напротив – чванливый письменный стол с пузатыми выдвижными ящиками и золочеными замками на них. На стенах были развешаны акварели с изображениями старинных парусников. Под ногами, на светлом деревянном полу, лежали маленькие персидские коврики. Тонкий, загогулистый узор на них был разный, но цветовая гамма – бежевое, синее, красное, бирюзовое – была одинаковой. Не задернутые плотные шторы и белая кисея за ними создавали уют и пространство в этой заставленной мебелью комнате. Лиля прошла к креслу, по пути бросив сумку прямо на пол.