стал стражем, обратившись человеком и придя спасти меня. В свете фонаря его лицо кажется сотканным из огня.
– Хочу домой, – говорю я ему.
– Как тебя зовут? – спрашивает он, игнорируя меня. Голос, который я помнила мягким и добрым, теперь звенит опасностью. – Как тебя зовут? – снова спрашивает он.
Я молчу. Он шлепает меня тыльной стороной ладони. Когда костяшки пальцев касаются моей щеки, они издают звук, похожий на вспышку.
– Фэн, – шепчу я. Я заставляю себя не плакать.
– Хорошо, – улыбается он. – Сколько тебе лет, Фэн?
Я боюсь того, что он сделает со мной, если я скажу ему.
– Будем считать, что четырнадцать, – отвечает он на мое молчание. Свет фонаря мерцает. – Ты Фэн, сирота, тебе четырнадцать. И тебе всегда будет четырнадцать.
Теперь он стоит, глядя на меня сверху вниз.
– Отпустите меня домой, – говорю я. Мне кажется, что, если я буду умолять изо всех сил, он может снова превратиться в того доброго человека, который спас меня на рыбном рынке. Но он этого не делает. Вместо этого он прикладывает палец к губам и начинает уходить. С каждым шагом свет от фонаря сжимается, комната вокруг меня медленно исчезает. Когда он стоит у двери, все, что я вижу, это слабый желтый шар.
– Пожалуйста, – зову я, не зная, что последует, но зная, что будет хуже. Я снова говорю ему, что хочу домой. Желтый шар вздрагивает.
– Сирота Фэн, – говорит он, – нам предстоит долгий путь, прежде чем мы вернемся домой.
8
Иероглиф «черный», 黑, можно представить состоящим из трех частей: «рот», «огонь» и «земля». Рот поверх земли. Кончик земли рассекает рот на две части. Под ними – огонь.
Но рот ведь розовый. Земля – коричневая. Огонь – это свет. Когда я впервые выучила этот иероглиф, то не могла понять, почему эти три части создают черный цвет.
– Если ты этого не знаешь, – сказал мне наставник Ван, – то никогда не сможешь написать иероглиф так, как он должно быть написан.
Когда подмигивающий человек ушел, он забрал с собой фонарь. И я думаю, что наконец-то поняла, почему эти три символа объединились, чтобы создать иероглиф для черного цвета. Сидя сейчас в этой черноте, я вижу себя внутри разинутого рта, в одном вздохе от падения в адское пламя земли. Я пишу «черный» пальцем, и хотя ничего не вижу, я знаю, что на этот раз я наконец написала иероглиф так, как он должен быть написан.
Черный: так исчезает время, а на его месте появляется нечто другое. Одиночество.
Я пытаюсь вспомнить: сколько времени прошло с тех пор, как меня похитили? Тогда был полдень – теперь, должно быть, ночь. Я даже не уверена, что это тот же самый день и та ночь, которая за ним последовала.
В темноте я притягиваю колени к груди и сжимаю локти. Если позволить страху одолеть меня, я никогда не найду дорогу назад. Ищи что-то настоящее, говорю я себе. Держись и не отпускай.
Красное здание с крышей цвета арахиса. Фонтан во дворе, укроп в саду. Нетерпеливые голоса учеников, выкрикивающих ответы. Наставник Ван читает лекцию о том, как оставлять пустоту в ладони. Наставник Ван, мой настоящий спаситель.
Я зажмуриваюсь и умоляю его прийти за мной в эту комнату. Я умоляю его вывести меня из нее.
Что он подумает, если я не появлюсь на следующее утро? Станет ли он беспокоиться или же он всегда знал, что так и будет – таинственный мальчишка, пришедший с улицы, двинется дальше по жизни, чтобы стать подлецом где-нибудь еще, а может, и умереть. Разве это имеет значение? Жизнь в школе будет продолжаться. «В каллиграфии, как и в жизни, мы не исправляем мазки, – часто говорил наставник Ван. – Мы должны признать: что сделано, то сделано».
Девочки постарше в моей рыбацкой деревне всегда рассказывали одну и ту же историю: за много лет до приезда моих родителей в деревне жила молодая девушка по имени Бай Хэ. Она была дочерью кузнеца, и кожа у нее была как стекло.
Если вы видели Бай Хэ при дневном свете, казалось, что ее кожа впитывает солнце. Ночью она затмевала луну. Когда она улыбалась, свет падал на вершины ее скул. Дочь кузнеца не могла иметь такую хорошую кожу, но Бай Хэ стала исключением. Она была благословлена некой чистотой. Соседи говорили, что на лице этой девушки живет свет звезд.
Когда Бай Хэ исполнилось двенадцать, в дом ее родителей принялись наведываться высокопоставленные мужчины из города. Новости об особенной девушке со стеклянной кожей распространились далеко, и все надеялись увидеть ее своими глазами. Деревенские девушки толпились под окнами, месили обувью грязь, желая мельком увидеть посетителей. Они знали фермерских мальчишек с перемазанными ртами, знали своих отцов и их грубые ладони. Но они никогда не видели таких могущественных людей, как эти.
Один за другим городские мужчины уверенно входили в дом Бай Хэ. Каждый их шаг был тверд, каждое движение заявляло: я ничего не боюсь. Это была уверенность комфорта, денег и хорошей жизни.
Во время этих визитов Бай Хэ заходила в гостиную с вуалью на лице. Тела городских мужчин напрягались в предвкушении, костяшки пальцев белели. «Кожа нашей дочери – единственная в своем роде, – говорили ее родители, обращаясь к присутствующим. – Вы никогда не видели ничего подобного. Такая кожа, безусловно, подарок от бессмертных свыше».
Они все лили и лили речи перед городскими мужчинами и Бай Хэ, пока не начинало казаться, что вуаль никогда не спадет. Соседские девушки на улице нетерпеливо скулили, вцепившись руками в подоконник. Кого же выберет Бай Хэ? Как же выглядит настоящая любовь?
Затем речи, наконец, прекращались. Бай Хэ поднимала свою вуаль, обнажая лицо из стекла. Девушки на улице смотрели с завистью. А комната замерла, мужчины упивались ею. Жемчужины океана можно назвать прекрасными, но ни одна из них не была так прекрасна, как ее лицо.
Все девушки в деревне знали, что она отправится в такие места, в которых ни одна из них никогда не побывает. Рядом с ней их кожа была тускла и ряба. Им придется просить у мира милости. Но он лежал у ног Бай Хэ. Увидев то, что они увидели в тот день, некоторые девушки поклялись есть один лишь белый рис. Другие решили, что вырвут волосок с головы Бай Хэ. Все они верили, что должен быть способ украсть магию, жившую в ее теле.
На следующее утро деревня проснулась от криков. Родители Бай Хэ бегали от двери