Другой вариант «мордоворота» приносил Карру непосредственное удовлетворение. Он ставил тебя метрах в семи от себя, сжимал кулак, примеривал руку так, чтобы она была на уровне твоей челюсти, а потом говорил «беги». Тебе нужно было врезаться в его кулак. Если Kapp чувствовал, что ты бежишь не на полной скорости, он заставлял тебя делать это снова и снова, пока не был, наконец, доволен результатом. Если последствия от ударов были достаточно серьезными — сломанный нос, рассеченная губа или поврежденный глаз, — он давал разрешение пойти в лазарет, указывая в качестве причины травмы что-нибудь вроде «поскользнулся в душе» или «упал во время игры». Kapp был не лучше Филдса. Он делал вид, что не замечал, когда кто-нибудь из его стучавших любимчиков пытался трахнуть другого воспитанника.
Я пробыл в Индианской исправительной школе для мальчиков больше трех лет, но все, что я могу сказать о ней хорошего, — это то, что там был классный газон. Если смотреть со стороны города, школа была похожа на университет в миниатюре. Но пока раздувавшиеся от гордости родители других детей хвастались примерным поведением своего чада и его успехами в учебе, я только и делал, что прикрывал свою задницу и сносил все гадости, достававшиеся мне от надсмотрщиков. В том возрасте, когда большинство детей ходят в приличную школу, живут с родителями и узнают гораздо более приятные вещи, я выковыривал силос и табачную жвачку у себя из задницы, приходил в себя после порки ремнем и учился ненавидеть весь мир.
Когда мне было шестнадцать, я наконец сбежал вместе с двумя другими воспитанниками. Я больше не обещал себе вернуться домой законным способом, как намеревался три года назад в день поступления в исправительную школу. Освобождение можно было заслужить или получить в суде. Мама даже не думала добиваться решения суда о моем освобождении, а многочисленные попытки побега и прочие проступки не позволяли мне заслужить освобождения примерным поведением.
Выбравшись с территории школы, мы с ребятами украли машину и поехали в Калифорнию. По пути мы угоняли другие автомобили и бросали их по мере необходимости. Чтобы раздобыть денег на бензин и еду, мы обчищали бакалейные магазины и заправки. Мы добрались до Юты, прежде чем нас поймали за очередной угон. Поскольку машина была задержана на границе штата, нас передали федеральным властям и рассматривали наше дело по закону Дайера. В марте 1951 года меня отослали в государственную исправительную школу для мальчиков в Вашингтоне, округ Колумбия. Я оставался на свободе всего лишь две недели. Я знал, что новые нарушения означали для меня более длительный срок нахождения в тюрьме, но мне было наплевать. Я вырвался из исправительной школы в Индиане.
Федеральное исправительное заведение отличается от такого же, но в подчинении штата, как день и ночь. Судя по всему, на федеральном уровне больше озабочены тем, почему ты попал в исправительное учреждение, и что нужно для того, чтобы ты встал на путь истинный. А в исправительной школе штата — по крайней мере, так было во время моего перевоспитания — суть была в том, чтобы выбивать из тебя дурь и заставить тебя жалеть, что ты вообще появился на свет.
Даже воспитанники в федеральном исправительном заведении были рангом повыше — это был уже целый «класс», а не какие-то парии из тюрем штата. Но парни есть парни: незрелые, с желанием доказать всем и каждому, что они настоящие мужчины, они сами наживали себе проблемы. Сейчас, вспоминая прошлое, должен признать, что стремлением самоутвердиться я грешил больше остальных. Я хотел во что бы то ни стало выделиться «в общей толпе». В учреждении, наполненном молодыми ребятами, выделяться позволяла в первую очередь физическая сила — крепкий парень пользовался всеобщим уважением.
Не будучи рослым от природы, я никогда не мог впечатлить окружающих своей силой. Но в шестнадцать лет, когда у меня за плечами было уже почти пять лет заключения, я научился выкручиваться из любой ситуации, в которой не хотел оказаться. Все бы ничего, но я всегда жаждал принадлежать к тем, у кого есть власть. Так что я брал если не силой, то смелостью. Я был готов на все и замечал все происходящее. Я знал, где были спрятаны все ножи, как проносить контрабанду, кого тайно трахали, кому можно было доверять, а кому нет. Я был достаточно умен, чтобы не задевать тех, кто мог отделать меня.
Для меня было важно свести знакомство с удачливыми парнями, наслаждавшимися жизнью на воле. Их разговоры были для меня своеобразной школой. Я умел слушать. Я понимал, что многое из того, что они говорили, было преувеличением или выдумкой, но ведь они рассказывали о мире, которого я никогда не знал. Тачки, девочки, танцы в школе, вечеринки, красивая одежда — они получали все это, когда хотели. На основе их рассказов я создал в своем воображении целый мир. Я завидовал каждому парню, у которого была приятная жизнь на свободе, и мысленно ставил себя на их место, когда они вспоминали веселые деньки. У меня вызывали зависть письма и фотографии, приходившие им от жен и подружек. Мне нравилось слушать об их планах на освобождение и о тех милых вещах, что ждали их от родителей и друзей по возвращении домой. В то же время я осознавал, что не имею ни малейшего отношения к этому радостному ожиданию и мечтам, разве что за исключением того дня, когда мне было восемь лет и мама взяла меня на руки, возвратившись домой из тюрьмы.
Я скрывал эти чувства, изображая из себя самоуверенного молодца, презирающего установленные правила. Изо всех сил я старался показать себя парнем, который много чего повидал на своем веку, ничего не боялся и мог со всем справиться. Какое-то время я действительно верил, что меня не волнует все то, что я упустил. Но, возвращаясь к реальности, осознавал, что ни разу не целовался с девочкой. Я оказался в реформатории еще до того, как достиг половой зрелости. Обычно я дрочил или трахал какого-нибудь местного петуха — лишь такой оргазм был мне знаком. Я никогда не представлял, как кончаю; у меня не было секса с девушкой, поэтому все мои сексуальные фантазии заканчивались мастурбацией. Вместе с тем я чувствовал дикое возбуждение не только во время чьих- нибудь рассказов или своих фантазий. Несколько раз сексуальное желание доводило меня до неприятностей. Тюремный психиатр сказал, что у меня склонность к гомосексуализму. Так что меня считали своего рода ненормальным. Но, послушайте, я занимался сексом так, как меня научили. Я никогда не питал уважения к «общим» пассивным гомикам, не уважаю их и сейчас.
О принуждении к анальным и оральным гомосексуальным актам в тюрьмах и исправительных заведениях ходит множество историй. Кое-что на самом деле происходит — я имею в виду настоящее изнасилование. У меня у самого рыльце в пушку, и мне до сих пор стыдно, что меня поймали на этом. Чаще всего секс имеет место по взаимному согласию, но если тебя застукают, то этот случай заносится в твое личное дело и остается с тобой до конца жизни. Я потерял возможность условно-досрочного освобождения из- за того, что связался с одним петухом. Меня обвинили в том, что я держал бритву у горла парнишки, пока трахал его. Но на самом-то деле пацан был тайным гомиком и хотел, чтобы ему засадили, а я не возражал. Мы договорились, что, если нас поймают, он может сказать, что это я его принудил. Нас застали. В итоге меня не только записали в гомосексуалисты, но и «пришили» склонность к агрессивному поведению. Тот пацан прекрасно знал, что я его не заставлял, и я это знал, но у меня уже была соответствующая репутация, к тому же задолго до этого происшествия я действительно угрожал бритвой другому малому. Если на человека все время что-то навешивают, то вскоре он перестает сопротивляться и становится тем, каким его изображают, обвиняя во всех смертных грехах. Всегда так происходит: за свою жизнь я в этом убедился. Это закономерно. «Да пошли они все. Раз они думают обо мне именно так и я должен нести этот крест, мне нечего терять, если я буду таким, каким они меня представляют».
Обвиненный в угоне машины, обычный молодой парень, у которого, как правило, есть семья, дом, школа, работа, чаще всего получает условно-досрочное освобождение через год-полтора. Я же провел три года и два месяца в четырех местах лишения свободы: в государственной исправительной школе для мальчиков в Вашингтоне, округ Колумбия, в лагере «Природный мост», в федеральной исправительной школе в Питсбурге, штат Вирджиния, и в федеральной исправительной школе в Чилликоте, штат Огайо. И похоже, ничему хорошему эти заведения меня не научили, только плохому. Моими героями были не кинозвезды или знаменитые спортсмены, а ребята, на счету которых были самые громкие ограбления банков, умевшие при этом скрыться. Я восхищался бандами Аль Капоне и Микки Коэна и всеми гангстерами, бросавшими вызов системе, по милости которой я сидел взаперти.