А тишина — самое страшное. Тут зайцу и конец…
— Бу-ух! — громыхнет. в одном месте, и оборвалась заячья жизнь.
— Бу-ух! — громыхнет в другом.
Бывает, повезет зайцу: промахнется стрелок, и обезумевший оТ страха косой убежит, унося в боку две-три дробинки…
Когда охота бывает удачной, каждому охотнику достается по зайцу. Иногда заяц на двоих. Но случается, что за всю охоту на пятнадцать — двадцать человек добывают всего одного-двух зайцев. Тогда всю добычу варят в. общем котле. Навар хлебают кто сколько хочет, а мясо делят поровну.
Для Сакара весенняя охота на зайцев была настоящим праздником. Только ему всегда приходилось быть загонщиком, потому что ружья он не имел, а свое ружье, да еще на охоте, никто не даст.
Однажды Сакар смотрел-смотрел на ружье Левентея и подумал: «Эх, мне бы такое ружье»!
— Дай, дядя, хоть разочек стрельнуть, — не выдержав, попросил Сакар.
— Очень хочется? — улыбнулся Левентей.
— Очень, — сознался Сакар. — Только ружья никто не дает.
— Ладно, держись возле меня, — сказал Левентей. Сакар обрадовался и весело побежал за Левентеем. Придя в лес, Левентей встал среди невысоких елочек и принялся объяснять Сакару:
— Ружье держи вот так, целься так. Стреляй зайцу в голову, чтобы не испортить шкурки.
Сакар взял в руки ружье. Издалека уже слышатся крики: «Агач! Агач!» Вот раздался первый, выстрел: «Бу-ух!» Сердце у Сакара прыгало, как перепуганный заяц. «Бу-ух!» — послышался второй выстрел. Сакар завертел головой боясь просмотреть зайца.
— Вон, вон он, — тихо шепнул Левентей, показывая на чуть заметный белый холмик.
Тут и Сакар заметил зайца. Скок-скок — приближается косой, вот он прыгнул и остановился. Всего какую-нибудь секунду сидел заяц, но Сакар прицелился, как его учил Левентей, и выстрелил. Заяц подпрыгнул и сразу же затих. Сакар подбежал к нему, схватил, принес Левентею.
— Ну ладно, — сказал Левентей. — На первый раз неплохо.
Несмотря на то что дед Левентей похвалил Сакара, мальчик почувствовал в его тоне какое-то недовольство.
— Дяденька, я что-нибудь не так сделал? — робко спросил Сакар.
— Да вон смотри, куда всадил… Шкурку начисто испортил…
Сакар поднял зайца, осмотрел — весь заряд угодил ему в бок…
— Я же сказал тебе, целься в голову, — приговаривал Левентей, перезаряжая ружье. — Заяц — ладно, а если белку так же будешь стрелять, так только себе в убыток. За дырявую шкурку тебе и полцены не дадут. Настоящий охотник, если бьет зверя ради шкурки, метит только в голову. Правда, теперь не всякий может так стрелять. Рад бы, да не умеет. Вот в старое время дед Ялкай одной дробинкой попадал белке в глаз…
— Стой-ка, — перебил — себя Левентей, — гляди, другой бежит!
На поляну против елочек выскочил заяц. Дед Левентей свистнул. Заяц остановился. Сакар выстрелил. Заяц ткнулся носом в снег, но не замер, как первый, а, переваливаясь с боку на бок, стал уходить.
Левентей и Сакар побежали за зайцем. Сакар догнал, наступил на него ногой.
— Задние лапы перебил… — покачал головой дед Левентей.
Сердце у Сакара сжалось: второй раз не попал в голову, теперь уж больше ему не придется стрелять… Но дед Левентей, видно, поняв, что творится в душе мальчика, успокаивающе сказал:
— Ничего, помаленьку научишься…
С этого дня, если дед Левентей уходил в лес, то Сакар старался увязаться за ним. Со временем и сам Левен гей стал его брать с собой. «Сакар счастливый, — говорил он, — с Сакаром пойдешь, с пустыми руками не воротишься».
Проходив при Левентее одну осень, Сакар научился стрелять. А зимой, когда они с дедом добыли куницу, Левентей за три рубля с полтиной продал свое ружье Сакару, а себе купил новое. Со своим ружьем Сакар стал настоящим охотником.
На следующий день Сакар понес куницу в Лопнур Осыпу Чужгану.
Чужгана он застал в лавке. Сначала Сакар выложил беличью шкурку. Чужган посмотрел шкурку, помял.
— Одна только?
— Сегодня одна, — ответил Сакар, глядя на стоявших в лавке двух незнакомых людей.
— Показывай, не бойся, — сказал Чужган.
Сакар достал куницу. Чужган долго рассматривал ее, потом вместе с беличьей шкуркой убрал под прилавок и повернулся к Сакару:
— Какой товар будешь брать?
— Дядя Осып, с долгом бы рассчитаться…
— Чего о нем говорить, — махнул рукой Чужган. — Долг твой грошовый, в другой раз рассчитаемся… А сегодня бери, что надо.
Сакар не стал спорить с Чужганрм, язык не повернулся. Он взял сахару, чаю, фунт дроби, полфунта пороху, пять десятков пистонов. Сверх того Чужган всучил ему фунт баранок, мол, гостинец матери.
На делянке Филипп Афанасьрич отдельно замерил бревна, предназначенные для сплава, отдельно приготовленные на дрова. Сегодня мужики как следует угостили его, поэтому он был в хорошем настроении и почти не придирался. Когда он трезвый — беда: к любому пустяку цепляется; то бревна оказываются или короче, или длиннее на толщину пальца, то их ошкурили нечисто, то дрова в поленнице редко сложены, то наколоты слишком мелко, — в общем, что-нибудь да отыщет и сбросит копейку-две с сажени. А мужику и копейка дорога.
Филипп Афанасьевич, понятно, старается для хозяина: если подсчитать все эти копейки, они, глядишь, обернутся лишней сотней рублей чистого дохода. А подпоишь Филиппа Афанасьевича да принесешь медку или маслица, тогда он бывает совсем другим человеком: разговаривает, шутит, на все смотрит сквозь пальцы.
Сегодня Филипп Афанасьевич принял работу по-хорошему.
— Приходите завтра за деньгами, — сказал он мужикам, усаживаясь в кошевку.
— Благодарствуйте, Филипп Афанасьевич. Спасибо.
Мужики стянули с голов шапки.
Степан снова влез на облучок. Филипп Афанасьевич махнул рукой.
— Ну, до свиданьица!
Степан дернул вожжи. Продрогшая на морозе лошадь резво тронулась с места. Сани, раскатываясь из стороны в сторону, заскользили по дороге.
Всю дорогу Филипп Афанасьевич молчал, о чем-то думая. Приехав домой, он завел Степана в комнату, налил две рюмки водки, одну выпил сам, другую подал Степану, потом, выложил на стол лист бумаги, взял ручку, спросил:
— Как зовут того мужика?
— Какого мужика?
— Вот тебе раз, забыл, что ли? Видать, надо было тебя покрепче отколотить.
— A-а, это ты про Сакара спрашиваешь…
— Значит, его зовут Захар? А фамилия как?
У Степана из головы давно выветрился весь хмель. Вместе с хмелем ушел и петушиный задор. Он стал гем же тихим мужиком, каким был всегда.
— A-а, Филип Опанасыч, да провались он, этот суд, — махнул рукой Степан, — с ним только время зря потеряешь…
— Такого бандита следует проучить, — сказал Филипп Афанасьевич.
— Ну, засудят Сакара, посадят, мне-то от этого какая польза?
— А про меня ты позабыл? Я из-за него время потерял. Я — человек служащий, мне время дорого.
— Тогда, Филип Опанасыч, сам на