Читать интересную книгу Двенадцать рассказов - Павел Андреев

А пока я приходил в себя на больничной койке после взрыва тридцати грамм взрывчатого вещества, упакованного в пластмассовый жесткий корпус диаметром около восьми и высотой около трех сантиметров. Я искал врага, борьбе с которым должен был посвятить оставшиеся у меня силы, кому бы я мог отомстить за свой подрыв: И я нашел его — это был я сам, растолстевший на больничных хлебах, купающийся в лучах боевой славы, одембелевший от тишины и покоя мирной жизни.

Я выиграл эту войну. Тот парень, с ужасом взиравший на свои первые протезы, на которых он должен был если не летать на самолете, то танцевать уж точно (согласно принятым в стране традициям), к счастью, умер вместе с его кожно-шинными протезами образца 1911 года. Он умер от моральных побоев, наносимых ему сержантом Кандагарской бригады. Этот сержант забил его до смерти. Он приходил в самые неудобные моменты, когда делался выбор между тем, как надо и тем, что легче всего сделать. Что это были за драки!!! Внутри меня шла настоящая война и сержант победил. Он был напорист и прямолинеен в своих желаниях. Его аргументы были просты и очевидны: "Ты что чмонеешь? Не позорь бригаду! А для чего ты, урод, выжил? И это все, на что ты способен? А так ты можешь? Если нет, то твой номер 320 и становись в очередь на раздачу, желудок!.." Самый сильный аргумент он мне выдвинул, когда шел очередной боевик, где герой заявил: "…Ты думаешь, мне все это — машина, вилла, деньги, бабы — надо? Мне нужно немного: картонная коробка, скамейка в парке и надувная подружка, а остальное — это моя предъява обществу!" "А что ты можешь им предъявить?" — спросил меня мой сержант.

В тот день безногий выпускник института, муж жены, дождавшейся его с войны, сын, не оправдавший надежд своих родителей, друг своих друзей и враг своих врагов умер тихо и спокойно. Сержант похоронил его скромно со словами: "Ты свою войну проиграл, сынок". Ему досталось все наследство: высшее образование, остатки здоровья, налаженный быт, Отто Бокковские протезы, машина, гараж, старые враги, старые друзья, старые проблемы и нерешенные вопросы.

Он по-деловому подошел ко всему этому. Часть он выкинул сразу, остальное отвалилось само. Когда в моей черной сумке уместилось все мое имущество, оставшееся после развала семьи и краха семейного замка, он с гордостью заявил мне: "Нужно иметь две вещи в жизни: смелость и страсть. Смелость — изменить жизнь, а страсть — исполнить мечту. У тебя есть возможность спрыгнуть с этой лодки, боец". Я решил остаться и не жалею об участии в этой афере, которую принято называть жизнью. Но ответить на вопрос, в кого промахнулся тогда тот снайпер-неудачник, я так и не смог. Может я умер раньше, чем тот безногий студент, умер от страха при столкновении с бородачом?

Мне кажется, что всем видна надпись на моей майке, сделанная моим сержантом: "Добро пожаловать в Кандагарскую бригаду, черепа!!!"

(с) Павел Андреев, 1998

Добрые парни

Look in my glass and tell the face thou viewest

Now is the time that face should form another.

William Shakespeare

Мы стояли в сквере, наблюдая за любителями вечерних прогулок. Все, что он рассказал, показалось мне до боли знакомым. Я никогда не был фаталистом, но его история заставила меня задуматься о прошлом, о том, как мы действовали тогда, в Афганистане, подгоняя поступки под собственные замыслы. Ведь нам просто хотелось выжить!

"Добрые парни"

Они все были равны между собой, выходя из самолета. Постепенно некоторые из них начинали выделяться из толпы: в этом маскараде, задуманном в качестве парада государственной силы, а превратившемся в мясорубку, надо было выжить. А для этого надо было научиться убивать. "Добрые парни", всемогущая каста, способны были делать это лучше «рабов», полностью непригодных для войны, «опущенных», наркоманов и многих других, ставших жертвами чьих-то великодержавных амбиций. Их братство было скреплено кровью.

Они могли и умели держать то равновесие между собой и остальными, которое не допускало беспредела при защите групповых интересов. Я не знаю, каким животным чутьем вычисляли они друг друга, но силе их взаимного уважения, поддержки и защиты мог позавидовать каждый. Командование закрывало глаза на их проделки, поскольку "добрые парни" были готовы финишировать первыми, а надо было воевать.

Черепаха

Мы все чаще и чаще ходили в засады. Зона их проведения, или, другими словами, "зона ответственности", была разделена на участки, те, в свою очередь, делились на "малые зоны", которые контролировались дробными взводными группами по восемь-двенадцать человек. Старшими обычно были сержанты. Каждый член группы знал схему взаимодействия. График выхода составлялся из того расчета, что в "зоне ответственности" почти всегда находилась одна группа, действия которой длились порой от одного-двух дней до недели.

Не все «засланные» могли выдержать подобный график дежурства. Случалось, что группа попадала под угрозу истребления уже на второй день присутствия в «зоне». После нескольких сложных операций по эвакуации, засадников стали усиливать броней, располагая ее в радиусе десяти-пятнадцати километров от района засады.

Война меняла тактику каждый день: иногда мобильные группы оправдывали свое назначение, но порой этих людей обрекали на верную гибель. Обычно, после высадки с брони или вертолета группа стремилась быстро выйти из этого квадрата. Затем, укрывшись на какой-нибудь вершине, докладывала обстановку и технично уходила от контакта с противником, когда расклад был не в ее пользу.

Постоянная борьба за сохранение тела повышала требования к духу. «Молодые», попав в батальон, оказывались под мощным психологическим прессом. Прошлое представление о собственном месте в этой жизни разбивалось на первой же ориентировке.

— Разведчик должен быть сильным, — взводный по кличке Гунн вышагивал перед взводом, который послушно стоял на солнцепеке с набитыми камнями «эрдэ».

— Существовать для вас — значит находиться в состоянии постоянной борьбы, и осознание того, что вы — бойцы засадного батальона, должно быть основой вашей уверенности в себе. Терпение, контроль, своевременность действий, самодисциплина — вот основы вашего успеха. Свои личные желания засуньте себе в задницы — они несовместимы с необходимостью крошить, жечь, резать и убивать. Единственное желание, которое вам разрешается иметь, это желать жить! Ко всему, что связано с угрозой для вашей жизни, следует относиться с уважением, для того, чтобы верно определить степень опасности. Вы должны научиться уважать и оценивать собственное чувство страха. Идеальная ситуация — это когда, несмотря на страх, вы продолжаете действовать правильно. Чувство страха должно быть побеждено. Оно должно исчезнуть, но первое, что вы должны понять, — необходимо испытать это чувство, чтобы оценить его. Пора познакомиться со страхом, сынки!

Мы были гостями в царстве смерти, но каждодневные упражнения и монологи Гунна убеждали в том, что смерть на войне — это враг, от которого трудно, но можно убежать. Одни выживали, потому что боялись умереть. Другие выживали для того, чтобы жить. У каждого была возможность приехать домой в «консервах».

Нормально жить в бригаде — значило сохранять себя и уважение к другим, всегда готовым продолжить твое дело, твою жизнь. Тогда собственное прошлое обретало смысл, — и у будущего появлялась длинная четкая тень. Жизнь наполнялась поступками и вещами, сделанными тобой. При этом ты начинал думать о смерти не так болезненно, ты думал о ней, как о деле.

Поначалу мне было очень тяжело. Усилия над собой порой перерастали в насилие над собой. Черепаха помог мне.

— Не бойся, — сказал он, — я твой сержант, и позабочусь о том, чтобы ничего плохого с тобой не случилось.

В нем было что-то острое, в глазах особенно, словно хорошая приправа в профессионально приготовленном блюде. Этими загадочно-печальными глазами и крепко сжатым ртом, умело прикрытый панцирем и в то же время легкоранимый, он напоминал мне черепаху. Стоило только увидеть плотно сжатые губы, как становилось понятно, в каком постоянном напряжении он жил. Готовность к постоянной борьбе избавляла его от необходимости принуждать себя к какому бы то ни было подчинению.

На слова Черепаха реагировал быстро и точно. Обладал удивительной нечувствительностью к собственной боли. Если падал, то через мгновение вставал, и, точно зверь, снова лез в драку. В нем естественно уживалось что-то совсем детское и нечто зрелое, сильное — то, чего не было у меня. Мир его поступков, чувств и решений был действительно выше моего.

Черепаха убедил меня в том, что смерть существует только потому, что мы намеренно делаем ее возможной.

Следователь

На подоконнике, заваленном папками с бумагами, стояла старая печатная машинка. Сквозь грязное стекло тускло просвечивал высокий бетонный забор. Зеленые замызганные шторы, электрическая розетка и цветной календарь были единственными украшениями тесной комнаты. В коридоре возле открытой двери кабинета курили опера. Еще несколько часов назад представлявшие грозную и беспощадную силу Закона, они походили сейчас на усталых водил-дальнобойщиков, готовящихся к ночлегу в провинциальной гостинице. Поговорив бессвязно еще несколько минут, они безо всякой видимой причины дружно разошлись.