- Нет, почему же...
- Так, не возражайте. А ведь у дельфина совершенно иная среда обитания, иное биологическое строение, иной путь эволюции, все иное... Почему же вы хотите, чтобы его разум, его структура сознания были похожи на наши с вами?
- Но позвольте, позвольте... одна планета, одна экологическая цепочка...
- Верно и тем не менее в некотором смысле по совокупности условий жизни дельфины дальше от нас, чем предполагаемые разумные существа других планет. Мы снаряжаем экспедиции в Глубокий космос, мы ищем следы иных цивилизаций и ничего не находим... А вдруг мы просто не замечаем следов? Топчем непонятную нам разумную жизнь, не подозревая того, что она разумна? Может быть, убиваем "братьев по разуму?"
- Ерунда.
Карагодский выпрямился и даже стукнул тростью об пол.
- Совершенная ерунда, дорогой мой. Отрыжка идеализма. От таких утверждений совсем недалеко до реакционного агностицизма, до кантовской трансцедентности, до спенсеровской теории равновесия, в конце концов. Вы подумали о" том, какое оружие вы даете в руки наших идейных противников подобными скороспелыми предположениями? Вы отличный практик, не спорю, но что касается теории, то тут вы...
Карагодский поискал глазами Пана. Сейчас он почти обожал его. Обличать-это была высшая страсть маститого академика. Он обличал бережно, нежно, стараясь продлить удовольствие, - а для этого нужно было тончайшее психолошческое чутье и интуитивное чувство меры: оппонент мог попросту перепугаться, не устоять перед магическим звучанием великих имен и неоспоримых цитат, раньше времени сдаться и пасть на колени , и тогда уже не на ком будет показывать свою убежденность, свою правоверность, свою эрудицию и умение оперировать доводами. Нет, процесс обличения не терпел дилетантства, это было почти искусство, и Карагодский владел им с изяществом эстрадного гипнотизера. Важно было не выпускать жертву из поля зрения, держать ее все время в прорези прицела, чтобы в нужный момент умело прикончить эффектным выстрелом.
Итак, Карагодский поискал глазами фигурку заполошного профессора. Но Пан исчез.
Академик недоуменно покосился на дверь. С никелированной ручки по-прежнему свисал синий ситроновый галстук. Если бы Пан незаметно вышел, то галстук свалился бы.
Об этом видавшем виды галстуке, благодаря болтливости околонаучных корреспондентов, знал каждый уважающий себя острослов. Выражение "галстук Пана" стало таким же обыденным, как знаменитая "скрипка Энгра". Один, не лишенный юмора, авиаконструктор даже назвал так изобретенный им прибор, контролирующий выход сверхсветового космоко-рабля из надпространства.
У самого Пана галстук выполнял приблизительно те же функции-он контролировал выход хозяина из мира творческих грез в мире реальной действительности.
Вот уже много лет Пан снимал галстук и вешал его на дверную ручку своего рабочего кабинета, а им, по прихоти судьбы, были самые разнообразные помещения, начиная от роскошных люксов международных гостиниц до кабины сломанного вездехода где-нибудь в пустыне Центральной Австралии. Он отдавался работе самозабвенно, до полной потери связей с действительностью, но всегда, выходя, он брался за дверную ручку, и галстук, старый галстук, верный молчаливый друг и хранитель, оказывался во взмокшей ладони, терпеливо напоминая: подожди, опомнись, подумай еще раз, все ли так, как надо, ведь за дверью - люди, и тысячелетия с одинаковой тщательностью хранят не только формулу закона Архимеда, но и память о том, как великий грек, открыв этот самый закон, на радостях выскочил на улицу голым, радостно вопя "Эврика!", чем весьма смутил многочисленных прохожих...
Галстук висел на месте. Следовательно, Пан из каюты не выходил.
Карагодский подозрительно окинул взглядом большие овальные иллюминаторы, но там колыхались только спаянные горизонтом небо и море, а всякая экстравагантность имеет предел. Хотя бы физический-ведь Пан не умеет плавать.
Словом, этот вариант тоже отпал, и обескураженному академику ничего не оставалось делать, как изучать нехитрую топографию каюты.
Он сидел почти у самой двери, и все небольшое пространство перед ним, как на ладони: рабочий стол Пана прямо под распахнутыми иллюминаторами, на столе, между разбросанными бумагами, таблицами и голографиями- изящный ящичек теледиктофона "Память", небрежно перевернутая панель дистанционного управления корабельным видеофоном, наборный диск стереопроектора Всесоюзного неоцентра, который ровно через три с половиной секунды давал любую справку по любой отрасли человеческих знаний. Словом, ничего необычного, если не считать толстенной старинной книги и каких-то диковинных статуэток еще более солидного возраста.
По обе стороны стола - матовые пятна экранов: большой видеофон, два поменьше- стереопроекторы Центра, а вот этот овальный, ощетинившийся тончайшими гранями рубиновых кристаллов, - для просмотра голографических фильмов.
Проектор, примостившийся на подвижной тумбочке справа от круглого винтового стула, открыт-видимо, Пан перед приходом Карагодскогр просматривал что-то...
Где же он сам, в конце концов? Что за детские шутки?
Кроме стола, шкафчика для микрофильмов, большого стеллажа с книгами, каких-то электроизмерительных приборов с целым ворохом разнообразных щупов на длинных цветных проводах, неизвестно зачем попавшего сюда портативного электрооргана и двух кресел, одно из которых занимал Карагодский- в каюте ничего больше не было.
Да, еще зеркало. Вернее, не зеркало, а большая, вполстены зеркальная ширма, за которой - это академик знал точно - тоже ничего нет, кроме кровати, платяного шкафа и туалетного столика.
Зеркальную ширму Карагодский заметил не сразу, хотя в его кабинете была такая же-края зеркала были вделаны в пол, потолок и стену, и потому не существовало границы между настоящим и иллюзорным миром. Каюта казалась в два раза больше, а все вещи повторяли себя - здесь и там, в Зазеркалье. И два академика, насупившись, смотрели друг на друга из одинаковых низких кресел.
- Иван Сергеевич, куда вы пропали? Где вы?
"Где вы?" - повторил академик в зеркале.
Глаза устали от непривычного напряжения, и он снял проклятые очки.
Двойник сделал то же самое, и это окончательно взбесила академика:
- Послушайте, Пан, оставьте ваши штучки! Я вам не кролик и не дельфин, чтобы обучать меня глупым играм. Мы с вами говорили о слишком серьезных вещах, чтобы...
Карагодский замолчал, потому что не мог смотреть, как его изображение высокомерно шлепает губами, передразнивая оригинал, а отвернуться от зеркала не было сил.
- Что же вы замолчали, Вениамин Лазаревич?-раздался елейный голосок Пана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});