хорошо помню девиз второго дня. Он звучал так – «Не бойтесь сверхъестественного!» Вспоминая его сегодня, я думаю вот о чем. Если бы тот проповедник побыл со мной в психушке города Электросталь хотя бы сутки, как бы он скорректировал ту свою тему? Полагаю, что уже в первые полчаса он бы понял, что не все то золото, что блестит, и что сверхъестественное сверхъестественному рознь.
Терри, откинувшись на стуле, внимательно смотрел на меня.
– Вот такие уроки, – ухмыльнулся я, заключая рассказ об офисной войне.
– Виктор, я рад, что ты остался христианином, – сказал он.
Я удивился его словам. Мне казалось, что хуже того, что случилось со мной, быть не может. Но за его фразой стояла мысль о вероятности еще большего ужаса, который по милости Божьей меня миновал. Слава Богу за то, что я, потеряв служение, ни на минуту не потерял веры, хотя и пережил жесточайший ее кризис!
А что, если и это не Божье?
После того, как я выбрался из психушки и отошел от психотропных лекарств, кризис веры стал очередным моим испытанием. Я был настолько обескуражен фактом сатанинского водительства, которое я легкомысленно принимал за Божье, что подверг тотальной ревизии каждое свое слово и действие. «А что, если и это не Божье?» – вот мой неотступный вопрос тех дней. Согласитесь, я имел на него право.
Первое, с чем предстояло определиться, это молитвы на иных языках. Нет, я не стал их противником, и классическая пятидесятническая доктрина в целом не вызывала во мне сомнений. Но я теперь находил прежнее свое представление о «языках» перегруженным тем, что им, как оказалось, не свойственно. Во-первых, иные языки не являются монополией Святого Духа. Их может имитировать сатана. И тут я вспомнил один любопытный эпизод из своей жизни.
Моя мать знала, что больна раком и что дело идет к концу. За год до смерти она решила привести дела в порядок. Свое имущество она завещала мне, а ей в свою очередь достался дом моей покойной бабушки в Воротынском районе Нижегородской области. Туда-то в ноябре 2001-го года я и ехал на своей красной «Ниве», чтобы выправить необходимые бумаги. Трасса до Воротынца идет по правому берегу Волги, а село моей покойной бабушки находилось на левом. Волга же, на месте паромной переправы, куда я добрался к вечеру, достигает в ширину чуть ли не десять километров. Осенний резкий ветер устроил на реке настоящий шторм. Паром, как выяснилось, сломался, а на лодке, сколько я ни мигал дальним светом, никто так и не рискнул приплыть за мной.
Мне пришлось искать ночлега. В доме, где меня приютили, помимо хозяина, бывшего учителя физкультуры и страшного матерщинника, была его жена, сумасшедшая. Она ходила по дому и испражнялась, как корова, стоя, где придется. Муж безропотно убирал за ней. Но самое необычное во всем этом было то, что она непрестанно говорила… на иных языках. «О, и здесь наши», – весело пошутил я сам с собой.
Теперь, спустя пять лет, я вернулся к осмыслению этого феномена несравнимо более серьезным. Дело в том, что я и мои молитвенники всегда молились на языках, прежде чем получали лжепророческие вести. И эти молитвы звучали ничуть не менее (а пророй и более) вдохновенно, чем когда-либо и где-либо до этого. Сатанинское присутствие никак себя в них не обнаруживало. А они, в свою очередь, никак не реагировали на сатану. Словом, мой опыт показал мне, что иные языки (что бы о них ни говорили и ни думали в пятидесятнических и харизматических церквях) не являются надежным индикатором присутствия Бога. Вы можете, вслед за мной, вдохновенно и часами молиться на языках и при этом иметь дело не с Богом, а с сатаной. А о том, с кем вы на самом деле, сами иные языки вам не расскажут.
И еще. Мой драматический опыт показал бессилие иных языков в духовной брани. Надо мной молились многие люди, когда я был погружен в бесовские упражнения, типа свяжи-развяжи. Они пытались сражаться с сатаной и делали это на иных языках. Я свидетель – это не имело на сатану ни малейшего действия. Мог ли я игнорировать этот очевидный для меня факт и по-прежнему думать, будто слова иных языков имеют некую духовную власть? Нет, не мог. Почему? Потому что я видел, что ее у них нет.
Две молитвы
Второе, во что я не мог верить, как прежде, – это мои собственные молитвенные слова. В протестантских церквах я был научен молиться «от сердца» своими словами. Но и про свои слова и мысли я мог сказать то же самое, что и о словах иных языков. Кто дал их мне, Бог или сатана? Даже апостол Петр мог попеременно говорить то Божье, то сатанинское (см. Мат. 16:16,23). Кто я такой, чтобы у меня было иначе? Мои впечатления от еще недавно раскрытого духовного мира были слишком свежи. Возможность проникновения духовной нечисти в человеческие слова была для меня более, чем очевидной. Поэтому я уже не мог молиться так, как научили меня когда-то в баптистской и пятидесятнической общинах. Я не был уверен в духовной чистоте своих уст, а потому и в успехе молитв своими словами. Я буквально боялся раскрыть рот перед Богом.
Что оставалось? Оставались только слова Иисуса. Впечатленный их победой во мне над голосом сатаны, я уверовал в них всем разумением и сердцем. Я знал – за ними стоят уста Бога. Я поверил – Отец Небесный слышит их и чтит. Я сам был тому свидетель – в них не только не проникает какая-либо нечисть, она бежит от них опрометью. Моими главными молитвами на долгие месяцы стали две: молитва грешника из Луки, 18:13 «Боже, будь милостив ко мне грешнику!» и «Отче наш» (Мат.6:9–13).
Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
Когда я стал со всей верой молиться молитвой «Отче наш», то сделал удивительное для себя открытие: в ней сказано все, что на самом деле нужно человеку. Особенно меня впечатлили слова в конце ее: «И не введи нас во