— А ты не хочешь яичко? — спросил Распутин, обращаясь ко мне.
— Нет, не хочу, — сказала я.
Я ответила так потому, что действительно не люблю яиц вкрутую и никогда их не ем. Но я никак не ожидала, что мой отказ от яйца произведет настоящую сенсацию.
Все дамы с изумлением оглядели меня. Особенно меня поразил взгляд графини Тюни — полный немого укора и глубокой скорби.
Даже княгиня X чуть заметно повернулась в кресле и осмотрела меня в лорнет.
А я в свою очередь наблюдала за ними. Меня, между прочим, поразила одна подробность, которая невольно бросилась мне в глаза. После того, как яйца были съедены, ни на тарелках, ни на столе совсем не оказалось скорлупы. Никаких следов!.. Куда же девалась скорлупа? Ведь не могли же эти дамы скушать яйца вместе со скорлупой? Ясное дело. И я решила, что они спрятали скорлупу, как своего рода реликвию, в свои изящные сумочки. Иначе я никак не могла объяснить себе бесследного исчезновения яичной скорлупы.
Подали уху, которая оказалась очень вкусной. Затем следовала разварная осетрина с белым соусом, тонко, по-поварски, приготовленным. Из вин был один кагор — церковное вино, которое пили бокалами.
Из всех дам, бывших у "старца", меня особенно интересовала Елена Алексеевна Торопова. Я так много и с разных сторон наслушалась всевозможных рассказов о ней, о ее необыкновенном увлечении "пророком", а также о той роли, которую она играла и играет в высоких сферах.
Уверяли, что именно она больше всего способствовала популярности Распутина в придворных кругах, что именно она больше всего содействовала его возвышению, его близости к высокопоставленным особам, к царице и царю.
Что касается ее искренности, то тут мнения резко расходились: сравнительно немногие готовы были признать ее вполне искренней, но значительное большинство лиц, более или менее близко знающих ее, отзывались о ней, как об особе, преследующей свои чисто личные цели и действующей по расчету. Говорилось также о том влиянии, какое оказывает на нее родной отец, очень крупный и важный сановник, известный в тех кругах под именем "лукавого царедворца".
Поэтому, встретив г-жу Торопову у "старца", я отнеслась к ней с большим интересом и вниманием. Прежде всего, мне бросилось в глаза, что ее наружность немало не соответствовала тому представлению о ее внешности, которое сложилось у меня под впечатлением рассказов и слухов о ней, доходивших до меня. Никаких следов, никаких признаков духовных, мистических устремлений и переживаний в ней не было заметно.
Наоборот, вся ее внешность слишком громко и властно говорила о земном, реальном, чисто плотском, телесном.
Правда, она очень красива, но слишком в русском стиле: высокая, полная, породистая, с развитыми формами, с большими голубыми глазами, с пышной шевелюрой пепельного цвета.
Среди представителей и представительниц современной нарождающейся аристократии она выглядела настоящей московской боярыней XVII столетия.
Мне бросилось в глаза, что она была без корсета. Это очень портило ее крупную, импозантную фигуру. В первый раз мне пришлось видеть в обществе придворную даму без корсета. Потом, позднее, когда я выразила свое удивление по этому поводу, знакомые Елены Алексеевны объяснили мне причину этой странности.
Оказывается "отец Григорий" "не любит корсетов". Поэтому дамы, особенно дорожащие его расположением, отправляясь к нему, обыкновенно эмансипируются от этой принадлежности дамского туалета.
А Елена Алексеевна Торопова как нельзя более дорожит расположением "старца", — в этом, конечно, не может быть никакого сомнения.
Вот я вижу, как, она берет кусок черного хлеба, кладет на него два огурца и, держа это в руках, подходит к Распутину. Почтительно приблизившись к нему, она заглядывает ему в лицо и произносит томным и в то же время вопросительным голосом:
— Отец?..
"Старец" берет один огурец прямо рукой и, откусив половину, начинает жевать. Другую половину он кладет на кусок хлеба, который держит в своих руках Елена Алексеевна.
Ту же минуту она берет остаток огурца и, положив его в рот, начинает есть с каким-то особенным, благоговейным аппетитом.
Лицо ее светится радостью. Можно подумать, что в эту минуту она чувствует себя счастливейшей женщиной в мире…
VI
БЕДЛАМ
Завтрак подходил к концу, как вдруг дверь, ведущая в столовую из передней, широко распахнулась и на пороге показалась странная женская фигура во всем белом, с длинной палкой в руках.
Лица вошедшей я не могла рассмотреть, так как одетый на голову косматый рыжий парик закрывал большую часть лица; к тому же над самыми глазами к парику был прикреплен особый широкий венчик, на котором крупными буквами было написано: "Аллилуйя".
Мне сделалось жутко, так как я подумала, что вошла психически больная, сумасшедшая женщина. Но, заметив, что белый фантастический костюм, в который была одета вошедшая, обильно украшен разноцветными лентами, я вспомнила слова "старца", сказанные мне накануне о том, что у него будет одна "генеральша вся в лентах". Подвигаясь какой-то странной, точно разбитой, походкой, приседая и подпрыгивая, белая женщина громко выкрикивала:
— Христос воскресе! Христос воскресе!
Затем, сильно стуча палкой о пол, она истерическим голосом, голосом кликуши начала выкрикивать что-то совершенно невнятное и несуразное.
Приблизившись к "старцу", дама в лентах вдруг упала перед ним на колени и пронзительно крикнув: "Отец!.. Бог — Саваоф!.." — грохнулась на пол и распростерлась ниц.
Потрясенная этой сценой, я спросила сидевшую рядом со мной Тюню:
— Кто эта дама?
— Софья Аркадьевна Похитонова, — кратко ответила она.
— Больная, ненормальная?
Тюня пожала плечами и сдержанно проговорила:
— Вы напрасно так думаете.
— Но… зачем же на ней этот безобразный парик?
— Какой парик? — удивилась Тюня. — Вы ошибаетесь. Это совсем не парик, это сибирская шапка из волчьей шерсти — подарок отца Григория. Он привез ее из Сибири. Софья Аркадьевна очень дорожит этим подарком.
— А зачем эти ленты, этот странный костюм? — не отставала я, хотя и сознавала, что мои настойчивые расспросы шли вразрез с самыми элементарными правилами "хорошего тона ".
— Она взяла на себя личину юродства, — объясняла Тюня. — Она желает унизить себя, она хочет, чтобы над нею смеялись… Это, конечно, очень тяжелый подвиг, особенно для светской женщины, но Софья Аркадьевна добровольно приняла его на себя и несет его безропотно.
"Какой странный подвиг!.. Возвращение к XVI столетию", — подумала я, не решаясь, однако, высказать этого вслух, чтобы не обидеть свою собеседницу.
Дамы поспешили на помощь к юродивой, подняли ее, по она тотчас же вырвалась от них и бросилась к "пророку" с неистовым криком:
— Отец!.. Отец Григорий!.. Бог — Саваоф!..
Она кидалась к нему на шею, старалась обнять его, но он отбивался от нее крича:
— Отстань, отстань от меня Христа ради… Тварь поганая!..
Мне показалось, однако, что он отбивался менее энергично, чем можно было ожидать от него при этих условиях.
А она продолжала цепляться за него, продолжала хватать его руки, покрывая их поцелуями.
— Отойди от меня, дьявол! — орал "прозорливец" во все горло, — а не то вот, как перед Истинным, расшибу тебе башку!
Наконец дамам удалось снова завладеть Софьей Аркадьевной, и они повели ее под руки на стоявший в переднем углу большой широкий диван, устроенный в виде ската.
Софья Аркадьевна, точно обессиленная от только что пережитой сцены, распласталась на диване.
Но это был один момент. Тотчас же она снова поднялась и, простирая руки по направлению к "старцу", громким, проникновенным голосом начала выкрикивать:
— Падите ниц перед ним!.. Целуйте его след!.. В эту минуту зазвенел телефон.
— Тюнька, — сказал Распутин, обращаясь к молодой графине Головкиной, — узнай, хто такой звонит.
Тюня поспешно встала и направилась к телефону. Видно было, что она с радостью готова исполнить поручение "отца Григория".
Но я заметила, что графиню Головкину такое обращение "пророка" с ее дочерью заметно покоробило. Однако она, видимо, не решилась высказать ему своего неудовольствия по этому поводу. Она ограничилась только тем, что сдвинула брови и сделала каменное лицо. Но "старец", очевидно, не придал никакого значения мимике графини.
"Однако, — подумалось мне, — как мало церемонится "прозорливец" со своими почитательницами, даже с теми из них, на средства которых живет".
Через минуту Тюня докладывала Распутину:
— Любовь Павловна Мосолова спрашивает вас: когда она сможет приехать к вам? Ей необходимо посоветоваться с вами.
— А хто это такая Любовь… как, бишь, она сказала? — спросил "пророк", обращаясь к дамам.