Читать интересную книгу Поворотный день - Владимир Богомолов

— А я думал, — разочарованно протянул Дундич, — что мы вместе будем поить коней из нашего Дуная и вместе будем сбрасывать в океан мировую буржуазию.

Стрепухов усмехнулся наивности своего заместителя, но продолжал объяснять:

— Если вам или другим товарищам понадобится наша военная помощь, Красная Армия придет. Но мы придем не для того, чтобы делать у вас революцию, придем по вашему зову, чтобы спасти революцию от всяких черных баронов и белых генералов.

Дундич резко поднялся. Он решительно замотал головой, говоря: «Нет, нет». Все сидевшие с интересом наблюдали эту сцену. Они были согласны с командиром полка. Но им жалко было мечту серба о совместном походе к самому океану.

— А если кадеты возьмут нас так за горло, — заговорил сдавленно Дундич, опершись руками о край стола, — что мы не сумеем крикнуть о помощи? Тогда вы будете стоять и смотреть?

Стрепухов, видя, как сильно расстроился его заместитель, встал и успокоительно положил тяжелую ладонь на плечо серба.

— Ну что ты говоришь, дорогой мой товарищ, — мягко сказал Петр Яковлевич. — Да разве мы дадим в обиду братьев. Никогда! Мы все, как один, пойдем защищать вашу революцию. Но сначала вы ее совершите.

Дундич внимательно глядел в лицо говорившего. Смысл его слов доходил до него не так скоро. «Значит, есть разница между свершением революции и защитой ее завоеваний от всякой контры? — размышлял он, наблюдая, как Стрепухов раскуривает коротенькую трубку. — А верно получается. Я с друзьями пришел в Красную Гвардию, чтобы защитить революцию».

— Вот именно, — обрадовался Стрепухов, выслушав размышления Дундича. — А иначе, если мы с тобой пойдем от океана до океана и начнем устанавливать свои порядки, то мы будем татаро-монголами или крестоносцами.

Все в комнате облегченно засмеялись, радуясь находчивости своего командира.

— Ну уж крестоносцы… — не согласился Дундич.

— Не нравится? — усмехнулся Стрепухов. — Будь Наполеоном, пожалуйста. Дело не в названии, а в существе. И те, и другие, и третьи шли как захватчики, оккупанты. Они огнем и мечом насаждали свои порядки. Нравятся тебе они или нет — принимай. Вот так теперь кайзер Вильгельм хочет нам на шею посадить господ.

— Не выйдет! — сказал пожилой командир. — У него в фатерланде скоро такое завертится-заметелится, что ему будет не до этого.

— Что, революция? — быстро спросил Дундич.

— Она самая. Ведь мы ее по всему миру раздуем.

Дундич устало сел, взлохматил волосы.

— Ничего не понимаю. Один говорит: революция — не наше дело, другой говорит — раздуем ее по всему земному шару.

— Эх ты, голова — два уха, наклонился над ним командир полка. — Победа революции в России — тоже пожар вселенский. Искры от него в виде Декретов о земле, о мире, о свободе летят за тыщи верст, падают на благодатную землю. Вот в каком смысле мы раздуем пожар. Впрочем, чего я тебе толкую? На вот брошюру, он достал из полевой сумки небольшую книжку. Подавая Дундичу, прочел — «Государство и революция». Написал ее вождь мирового пролетариата товарищ Ульянов-Ленин.

— Ленин, — немного растерянно проговорил серб, бережно принимая брошюру. Дундич повертел книжку в руках и, смущаясь, положил на стол. — Не могу читать по-русски. Говорю плохо-плохо, а читать совсем не умею. Но я хочу научиться.

— Научим, — пообещал Петр Яковлевич. — Вот Мария Алексеевна поможет. Так что бери, читай. Тут все просто и ясно, как в жизни…

Взяв у Марии азбуку и букварь, Дундич до глубокой ночи сидел в кухне.

А утром вместе с ребятами зашел в класс, сел за последнюю парту и, не отвечая на шутки малышей, развернул тоненькую тетрадь.

Когда Мария Алексеевна вошла в класс, кто-то крикнул:

— А у нас новенький.

Мария Алексеевна подняла глаза и зарозовела щеками.

— Товарищ Дундич, — произнесла, едва поборов смущение, — я договорилась с командиром полка по вечерам учить всех неграмотных красноармейцев.

— То само собой, — сказал он, вставая.

И Самарина, поняв его состояние, подсказала:

— Но если вечером вам некогда, оставайтесь сейчас.

Не ожидая второго приглашения, Дундич тихо опустился на скамью.

Мария Алексеевна рассказывала, как год назад в столице России Петрограде восставшие рабочие и солдаты захватили Зимний дворец. Арестовали министров-буржуев. Собрали свой съезд и провозгласили по всей России власть Советов, а затем приняли Декреты о мире и о земле. А подписал эти законы Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин. Потом учительница попросила ребят написать это имя на доске.

Дети зашушукались, задвигались и почему-то посмотрели на Дундича. Он подошел к доске, бережно, как что-то очень хрупкое, взял мел и четко написал: Ленин.

Красный дьявол

Ординарец, Дундича Иван Шпитальный скрутил козью ножку и вольготно задымил самосадом, усевшись возле окна.

— Сродственник твой идет, — сказал он с ухмылочкой Петру Самарину, возившемуся с самоваром.

Петр круто повернул сердитое лицо в сторону насмешника, но тот как ни в чем и о бывало чадил самокруткой.

«Сродственником» Петра окрестили в первый же вечер, когда полк Стрепухова пришел в Качалинскую из Иловли, а Булаткин привел своих кавалеристов из Котлубани.

Узнав, что штаб Стрепухова размещался в его родном доме, Самарин вечером пришел к Петру Яковлевичу, чтобы хоть что-то узнать про житье-бытье матери и сестры. Первым он увидел Шпитального. Тот, узнав о заботе гостя, сказал:

— Нету Стрепухова, отвезли в госпиталь. Да и для чего тебе Стрепухов, когда за него теперь твой сродственник командует? У него и спроси.

При последних словах Шпитальный усмехнулся.

— Не оскаляйся, говори толком, — потребовал Самарин, — что еще за родня у меня объявилась?

— Наш Дундич. Слыхал про такого?

— Слыхал, — признался Петр, удивленно моргая черными густыми ресницами.

Он не знал, радоваться выбору сестры или огорчаться. Слух про этого Дундича идет добрый, но все-таки не земляк, пришлый. И еще — кольнула обида. Не посоветовалась с родным братом, сама себе голова стала. Он спросил:

— Давно свадьбу сыграли?

— Да они еще женихаются, — хохотнул ординарец. — Нас с батькой ждут, чтоб ладком-рядком да за свадебку.

Дундич, который, как успели заметить окружающие, не отличался скрытностью, скаредностью, очень обрадовался нежданной встрече. По такому случаю попросил Шпитального раздобыть бутылку бражки…

За столом, глядя в глаза Петра, сказал:

— Ничего худого не думай. Я люблю твою сестру. И она меня.

— Ну, коли так, — облегченно выдохнул Петр. — то я не против.

Провожая Самарина, Иван Антонович предложил:

— Давай теперь вместе воевать. Хочешь, я попрошу Булаткина..

— Сам попрошусь, — пообещал Петр.

И вот, считай неделя, служит он в новом полку…

Услышав слово «сродственник», конармейцы глянули в окна и стали тесниться на лавках за столом: каждому хотелось, чтобы Дундич сел рядом с ним.

В дверях показался Дундич. Взгляд его карих глаз пробежал по комнате и остановился на самоваре. Энергичным движением снял каракулевую папаху с красным верхом и повесил на свободный гвоздь, быстро пригладил шевелюру и подошел к столу.

За чаем разговорились, кто и как пришел в Красную Армию, кто сколько воюет. Рассказывая о себе, красноармейцы выжидательно поглядывали на Дундича. Им не терпелось узнать, где и в каких переделках бывал их командир. Но он молчал. Иван Шпитальный не вытерпел и спросил:

— А вы, товарищ Дундич, давно воюете?

Иван Антонович отодвинул порожнюю кружку и ответил:

— Давно. Пятый год… — По его худощавому лицу прошла тень раздумья, как всегда, когда он вспоминал нелегкий путь от родной деревушки до берегов Дона. Товарищи с интересом следили за каждым его движением, ждали рассказа. — Давно, — повторил он после долгого молчания. — Сначала воевал в Сербии, когда напали на нас турки…

Они захватили перевал на Гучевой горе и заперли дивизию Ходжича, как мышь в мышеловке. Командир дивизии бросил в атаку все полки. Сербы шли по открытой местности. Турки подпускали их очень близко, а затем огнем пулеметов косили, словно майскую траву.

После пятой атаки Ходжич решил послать в тыл туркам лазутчиков. Добровольцев нашлось немало. Среди них был и Дундич.

С двумя напарниками он раньше других подкрался к пулемету. Осталось пересечь полянку шагов в тридцать. И тут турки заметили красные фески сербов. Застрочил пулемет, защелкали винтовки. Не раздумывая, Дундич бросил гранату. Она разорвалась под щитком. Пулемет замолк.

Ободренные пластуны вскочили и бросились к окопу. Но дым от взрыва рассеялся, и пулемет загрохотал вновь. Дундич почувствовал сильный толчок в правое плечо. Темное пятно моментально окрасило гимнастерку. «Конец, — промелькнула страшная догадка в угасающем сознании двадцатилетнего солдата. — Я погибну, а они будут расстреливать моих товарищей. Нет! Я заставлю замолчать этот пулемет!»