– Но я же Карлотту люблю! – торжествующе кричит Юэн.
Его шурин в раздражении закатывает глаза.
– «При чем здесь любовь, при чем же здесь любовь»[9], – напевает он, а затем с наигранной терпеливостью объясняет: – На современном рынке секс – такой же товар, как и все прочие.
– Я не на современном рынке и не хочу туда, – говорит Юэн, и у него начинают скрежетать зубы. Во рту пересохло. Нужно выпить воды.
– Какой допотопный протестантизм. Джонни Нокс[10] мог бы гордиться. Мне-то повезло: паписты подарили мне исповедь, чтобы всегда начинать с чистого листа, и я охотно этим пользуюсь раз в пару лет.
Юэн прикладывает ко лбу носовой платок и вздыхает. Огоньки и блестящая мишура на новогодней елке кажутся необычайно яркими.
– Что-то мне в голову ударило от шампанского и этого мерзопакостного коктейля… Что это, кстати, было? Этот твой овечий свитер, – он трогает руку Саймона, – такой мягкий на ощупь.
– Само собой, я ж туда МДМА подсыпал.
– Чего… я же не принимаю наркотики, я никогда не принимал наркотики…
– Значит, уже принимаешь. Короче, забей, расслабься и получай удовольствие.
Юэн вздыхает и опускает свои размягченные кости на стул за внезапно освободившимся столиком, а Терри, болтавший с женщиной в зеленой кофте, подбегает к Саймону совершенно упоротый:
– Ты туда чё, ешек поклал? Сделал с миня нахуй лесбуху, диверсант ебаный! Я, короч, в сортир – снежком закинуся, чёбы вычленить с этой бурды любовь и вернуть блядскую еблю обратно. Ебаный ты дристун! – Он встряхивает кучеряшками и направляется в туалет.
ВЖУХ!
Юэн вылетает из тела и стремительно взмывает вверх. Ему хорошо. Юэн вспоминает отца и тот экзальтированный кайф, что старик получал от молитв и песнопений по воскресеньям. Юэн думает о Карлотте и о том, как сильно ее любит. Он не так часто ей об этом говорит. Показывает, но слов не произносит. Совсем мало. Надо позвонить ей сейчас же.
Он обсуждает это с Саймоном.
– Хреновая мысль. Скажи ей трезвым или не говори вообще. Она просто решит, что это трындеж под наркотой. Так оно и есть.
– Нет, не так!
– Тогда скажи ей завтра за рождественским ужином. При всех при нас.
– И скажу, – решительно заявляет Юэн, а потом рассказывает Саймону о Россе и собственном сексуальном опыте. Точнее, его отсутствии.
– Экстази – наркотик правды, – говорит Саймон. – Я решил, что пора нам друг с другом познакомиться. Все эти годы мы были родственниками, но почти не разговаривали.
– Да, мы, конечно, никогда так не развлекались…
Саймон толкает зятя в грудь. Жест не кажется Юэну агрессивным или бесцеремонным – это больше похоже на мужскую дружбу.
– Тебе нужно с другими бабами попробовать, – голова Саймона отворачивается от стойки, и айфон наконец-то сползает ему в карман, – а то неудовлетворенность рано или поздно разрушит твой брак.
– Не разрушит.
– Разрушит. Сейчас мы все потребители – секса, наркотиков, войны, оружия, одежды, телепрограмм. – Он взмахивает рукой с напыщенной издевкой. – Взгляни на эту толпу несчастных кретинов, которые делают вид, будто развлекаются.
Юэн заценивает гуляк. Во всем чувствуется какая-то безысходность. Кучка молодых парней в рождественских свитерах пальцуются с неискренним дружелюбием, а на самом деле просто ждут той дозы, после которой можно будет оторваться на каких-нибудь незнакомцах или на крайняк друг на друге. Стайка офисных девушек успокаивает болезненно ожиревшую коллегу, ревущую навзрыд, а две другие, сидя слегка поодаль, ехидно, заговорщицки потешаются над ее горем. Бармен с опущенной нижней губой и тусклым от клинической депрессии взглядом приступает к безрадостному занятию – сбору пустых бокалов, что плодятся на столах, словно крольчата на весеннем лугу. И все это – под несмолкаемое попурри из рождественских поп-хитов семидесятых и восьмидесятых, которые стали настолько неотъемлемым атрибутом святок, что люди бормочут их слова себе под нос, точно демобилизованные участники боевых действий, страдающие от посттравматического синдрома.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В этой-то обстановке Саймон Дэвид Уильямсон усаживается на любимого конька:
– Мы не должны останавливаться, пока поезд не упрется в буфер: лишь тогда мы сдадим в архив помешательство и невроз и построим лучший мир. Но мы не сможем этого сделать, пока данная парадигма не подойдет к своему естественному завершению. А покамест мы просто смиряемся с неолиберализмом как социально-экономической системой и безбожно культивируем все эти зависимости. В данном вопросе у нас нет выбора. Маркс ошибался насчет того, что капитализм сменяет богатая и образованная рабочая демократия, – его сменяет нищебродская, шарящая в железе республика кобелей.
Очарованный и шокированный мрачной антиутопией Саймона, Юэн возбужденно качает головой.
– Но должен же быть выбор, – возражает он, пока Рой Вуд в очередной раз жалеет, что Рождество бывает не каждый день[11], – нужно же поступать по совести.
– Все меньше и меньше. – Саймон Уильямсон запрокидывает голову, запуская руку в серебристо-черные пряди. – Поступать по совести – это нынче только для лузеров, лохов и терпил. Вот как изменился мир.
Он достает из кармана ручку и маленький блокнот и рисует на чистой странице схему.
![]()
– На самом деле можно выбирать только между запрещенными, лишь слегка отличающимися вариантами того, как поступать не по совести, но по сути это альтернативные маршруты в один и тот же повальный ад. Боже, этот порошок совсем уж ламповая херня… – говорит Саймон, вытирая пот со лба. – Хотя, – он переводит свои глаза-плошки на Юэна, – все это не так уж хреново, – потом отворачивается и пялится на девушку, стоящую неподалеку с подругой. Показывает свой телефон. Она пялится в ответ и смеется, после чего подходит, говорит, что ее зовут Джилл, и подставляет щеку, а Саймон встает и легко, чинно ее целует.
Пока она беседует с шурином, Юэн балдеет от того, как рассеиваются его опасения. Джилл совсем не похожа на конченых персонажей, знакомящихся по интернету, которых он себе нафантазировал. Она молодая, уверенная в себе, смазливая и явно не дура. Ее подруга, примерно ее ровесница, но слегка попышнее, смотрит на него:
– Я Кэти.
– Привет, Кэти, я Юэн. Ты, м-м, тоже с тиндера?
Кэти секунду его оценивает, прежде чем ответить. На музыкальном автомате включается «Мэднесс» с «Моей девушкой»[12]. Юэн вспоминает Карлотту.
– Я изредка им пользуюсь, но это угнетает. Большинство людей просто ищут секса. Оно и понятно. У всех у нас свои потребности. Но иногда уже перебор. А ты пользуешься приложением?
– Нет. Я женат.
Кэти поднимает брови. Она трогает его локоть, глядя с апатичным снисхождением.
– Хорошо тебе, – говорит она нараспев, но уже отрешенно.
Потом она замечает кого-то и перепархивает через весь бар. Юэн потрясен тем, что после ее ухода наступает глубокое чувство утраты, смягчаемое лишь мыслью о том, что все нормально.
В бар входит стройная блондинка, вероятно, за тридцать, предполагает Юэн, и пристально смотрит на Саймона. Она очень эффектная, с почти прозрачной кожей и незабываемыми светящимися голубыми глазами. Встретившись с ней взглядом, шурин громко вздыхает. Тиндер-призрак ушедшего Рождества. Он извиняется перед Джилл и идет поздороваться. Джилл и Юэн молча наблюдают, как Саймон с блондинкой перекидываются парой фраз, по ощущениям Юэна эмоциональных, после чего Саймон возвращается к ним. Он подталкивает Джилл и Юэна к свободному столу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
К удивлению Юэна, блондинка присаживается к ним с бокалом белого вина в руке, не сводя глаз с Саймона. Он занят: тискается с Джилл. До Юэна доходит, что женщина, возможно, старше, чем он сначала подумал: кожа безупречная, но взгляд отягощен опытом.
