не в этом мире, среди этих вот людей… вроде тебя. В общем, я не стал указывать в рапорте, что доктор определил у неё сумасшествие, а написал, будто девка — воладора, занимается колдовством, иначе эти толстопузы решили бы, что девчонке место в больнице и, чего доброго, приказали бы отпустить. А этой шлюшке только того и надо было».
Сказав так, лейтенант крикнул братьев чиринго и велел им увести Матео, хотя сначала собирался немного «размять плечи», как он это называл.
Ночью Матео снилась птица. Чёрная птица. Это была цапля, необычная чёрная цапля — сроду не водилось в тех краях таких птиц. Она стояла на одной ноге и смотрела на него бусинами глаз. «Я понял, — сказал ей Матео. — Ты улетела. Это хорошо. Живи и, пожалуйста, будь осторожна, не окажись на пути какого-нибудь охотника! Надеюсь, скоро ты увидишь Африку и споёшь ей свою песню». Птица ничего не ответила ему. Быть может, она просто не умела говорить, ведь даже во сне птицы не всегда умеют разговаривать, да, наверняка, но Матео Сакраменто стало очень грустно и с этим ощущением грусти он провёл весь наступивший день.
С того дня Матео Сакраменто до самого конца оставался единственным пленником лейтенанта Бастиани, или, по крайней мере, единственным заключённым на бывшем складе скобяной лавки Адальберто Гомеса. Теперь у лейтенанта оставалось больше времени, поэтому Матео уводили к нему почти каждый день. Иногда Луис Бастиани встречал его в чёрных очках и в чёрных же кожаных перчатках на руках, и тогда Матео понимал, что сегодня лейтенанту пришла охота «размять плечи». Но чаще его ждал стакан на столе, напротив лейтенантского, а между стаканами стояла початая бутылка писко, текилы или каньи, графин с хинной водой и тарелка с какой-нибудь незамысловатой закуской, лимоном и гроздью винограда. Лежала полупустая пачка «Хабанерас» для Матео — лейтенант курил только пахиты. Когда Матео Сакраменто садился на табурет, и чиринго по едва заметному мановению пальца лейтенанта выходили, начиналась у них странная беседа, на первый взгляд совершенно бессмысленная, но на самом деле исполненная хитроумных намёков и полунамёков, понятных только посвящённому, коварных подводных течений и водоворотов, обходов с фланга и стремительных рейдов в тыл. Лейтенант Луис Бастиани упорно именовал Матео «красным», Матео Сакраменто же в свою очередь не уставал повторять, что он не красный, никогда им не был и не имеет к красным никакого отношения, если не считать того, что некоторые его товарищи, вроде Хосе Рохаса, ушли в партизаны, но все они уже давно или недавно мертвы. «Но много ещё живых, — дёргал губой лейтенант Луис Бастиани. — Много ещё этой дряни ходит по нашей земле. И я не успокоюсь, пока не изведу вас всех».
Так, в разговорах, иногда избиениях и угрозах прошла неделя. А потом, зайдя в очередной раз, в сопровождении братьев-чиринго, в кабинет, который когда-то был мастерской свечника и в воздухе его до сих пор как будто витал сладковатый и тусклый запах воска, он увидел лейтенанта пьяным, а такого не случалось ещё ни разу, чтобы он напивался перед допросом. Лейтенант Луис Бастиани пошатываясь стоял посреди комнаты, и в руке его был револьвер. «Приехал Сесар Альварес», — сообщил лейтенант. «Это… тот самый?» — вспомнил Матео. «Тот самый». — «Хорошо. Мне готовиться к смерти?» — «Война закончилась, — без всяких предисловий сказал лейтенант Бастиани, кое-как закуривая пахиту. — Ещё три месяца назад закончилась. Но сюда, в чёртовы дебри, новости приходят с опозданием. Будь проклята эта глушь!» — «Война закончилась, — повторил за ним Матео Сакраменто и понял, что произнося эти слова, не чувствует ничего такого. — Кто победил?» — «Никто, дьявол их побери, — нахмурился лейтенант. — Ещё одна дурацкая война, в которой никто не победил». — «Что ж, — сказал Матео Сакраменто, — значит, я свободен?» — «Знал бы ты, как мне хочется тебя расстрелять, красная сволочь, — ответил Луис Бастиани. — Просто руки дрожат, до чего хочется убить тебя, ведь из-за таких как ты начинаются войны. Начинаются, чтобы кончиться ничем… Взять бы и выстрелить тебе… вот сюда, — лейтенант указал стволом пистолета на сердце Матео Сакраменто. Сердце, почуяв холодок, исходящий из револьверного ствола, застучало сильно и торопливо, словно спешило прожить побольше, а лейтенант повторил, прицеливаясь: — Вот сюда…»
К вечеру Матео был уже в Тапальо. В городке было тихо, как никогда, никто не праздновал окончания войны — быть может, потому, что никто ещё не знал, что война кончилась. Пройдя церковь Святого Инасио на Главной площади, магазин Бадаменто и рынок, где давно пустовали загоны для скота, Матео Сакраменто вышел на улицу Эль-Параисо и увидел свою тётку Лусию Дельгадо. Она сидела перед домом на стуле, одетая в эбеново-чёрное платье и в безысходно-чёрной мантилье на голове. На столе рядом стоял старый граммофон, и с чёрного диска пластинки испарялся в шумах и хрипах молодой и страстный голос Чакариты, над которым не властно само время. Осень слушала песню и тихонько шуршала палой листвой.
«Что это ты надела траур? — спросил Матео Сакраменто, когда приблизился. — Кто-то умер?» — «Умер», — отозвалась старая Лусия. «Кто?» — «Мой племянник умер — Матео Сакраменто, — отвечала Лусия Дельгадо. — Сегодня его расстреляли синие мундиры, хотя война, говорят, давно кончилась». Матео не удивил такой ответ — тётка всегда была чудаковатой, и чем старше становилась, тем больше чудила. «С чего ты взяла, что я умер? — сказал он. — Вот он я, стою перед тобой — Матео Сакраменто, живой и здоровый, с радостной вестью». — «Нет, — покачала головой старая Лусия. — Ты просто ещё не понял, что умер. Так бывает иногда, если смерть приходит внезапно. Вот похоронят твоё тело, тогда сразу поймёшь… Вон и душа твоя летит следом», — Лусия Дельгадо кивнула поверх его головы.
Матео поднял глаза. Над ним пролетела цапля и опустилась на крышу дома старой Лусии. Чёрная как ночь цапля. Никогда таких птиц не водилось в тех краях, и никто не видел их ни до ни после. «Тани! — прошептал Матео. — Тани…» Цапля минуту смотрела на него. Потом взмахнула крыльями, снялась с крыши и отправилась дальше на восток.
Жаль, она не сможет превратиться обратно в человека, подумал Матео Сакраменто. Трижды жаль, потому что война-то кончилась. Потом он спросил у Лусии Дельгадо: «Где же гроб с моим телом?» — «Как и положено, — отвечала тётка, — стоит