я должен был встать и пойти. Но как?
– Не могу тебе помочь. Должен сам.
Сам? Я ни черта не вижу.
– Открой глаза.
Как? Свет прожигает мои зрачки.
– Открой, говорю.
Со страхом разжимаю веки. Снега больше нет, но по-прежнему ничего не видно.
– Скоро глаза привыкнут к темноте.
В тишине сквозь меня проползает время. Я вижу лицо трупа рядом с собой. Настолько близко, что могу дотянуться до него языком.
Надо думать, как выбираться отсюда. Яма глубокая. Как из неё выбраться без помощи?
Один из способов подняться из свежевырытой могилы, когда работа уже закончена: положить поперёк ямы лопату, поближе к одному из краёв, подпрыгнуть, подтянуться и перекувыркнуться.
Правая рука стала бревном, вся надежда оставалась на левую. Лопата валялась у меня в ногах. Я упёрся локтём в дерево, головой в предплечье и заелозил ногами, пытаясь встать на колени. Задача оказалась не из лёгких. Из носа вновь потекло, невидимый монстр вцепился в искалеченную руку и дёргал её из стороны в сторону.
Когда я наконец согнул ноги в коленях, передо мной возникла новая задача – встать. Выполнить её оказалось намного легче, и уже через пару минут, наступая на кости покойницы, я ковылял в направлении лопаты. Чтобы поднять её, пришлось вновь встать на колени. Вокруг меня летала карусель. При первой попытке наклониться меня вырвало.
Положил лопату поперёк ямы. Взялся за черенок одной рукой, подпрыгнул – и упал. Подо мной затрещали кости.
Я смотрел на небо в деревьях и думал, что буду лежать здесь вечно. Хорошо хоть лопата не сломалась при падении: вовремя разжал пальцы.
Выбраться удалось с пятой попытки. Проковылял через лес и бесконечно брёл по пустой дороге в город. За время моего пути всего две машины пронеслись мимо, выхватили из темноты клочок света и исчезли.
Домой попал утром. Люди на остановках ждали рабочие автобусы. Одни открыто разглядывали на меня, другие поглядывали исподтишка. Какое-никакое развлечение. Будет о чём поговорить за утренним чаем.
Ввалился в дом, упал на пол, забылся сном. На работу, естественно, не пошёл. На следующий день отправился в больницу. Оказалось, что рука у меня хотя и не сломана, но серьёзно растянута в плече и локте. Я сказал, что меня сбила машина, когда возвращался с дачи. Подробности врачи узнавать не стали. Посочувствовали и посетовали на дураков-водителей.
Потом – больничный отпуск. Весь месяц не знал, куда себя деть, ходил по дому как неприкаянный, читал скучные книги. Мысли о том, что я надругался над могилой, отгонял подальше.
От скуки завёл котёнка, неделей позже подобрал на улице бездомную собаку. Она увязалась за мной и бежала до самого дома. Решил оставить её у себя. Сколотил будку, утеплил. На город наступала зима.
Воздух по утрам скалил зубы, заглядывал в лица прохожих. Деревья умирали, покрываясь инеем, и поджимали ветки, как воробьи поджимают лапы.
Глядя на них в окно, я думал о том, что мне всегда нравилось находиться в квартире одному. Я мог вечно читать книги и пить чай на кухне, пока никто не мешает. Но тогда я знал, что рано или поздно кто-нибудь придёт: мама, папа или кто-то ещё. И с их появлением на душе становилось тепло. А теперь я смотрел на улицу, по которой то и дело проезжали машины, и знал, что ко мне никто не придёт.
Несколько раз я делал вылазки в город, чтобы позвонить друзьям с таксофона. Мог бы позвонить и от соседей, но не хотел надоедать им. Друзья были постоянно или заняты, или их не было дома.
Детьми мы играли каждый день в футбол, в хоккей (прямо на дороге возле дома; зимой асфальт покрывался толстым слоем стоптанного снега, и по нему можно было скользить, если разбежаться), в прятки, в догоняшки, в сифу. Пекли картошку в углях от костра в нашем дворе (напротив моего дома находился школьный стадион, а рядом с ним – жидкий сосновый лес, и в нём мы разводили костры).
Подростками мы собирались в подвалах. В своих каморках с лавочками и столами мы играли в карты. Стены каморок украшали плакаты с голыми девушками, культуристами и актёрами видеофильмов. Иногда кто-то из нас убегал от родителей и ночевал в подвале.
Зимой мы там грелись и выпивали, летом пили в нашем лесу или на водохранилище. Однажды родителям надоело наблюдать, как мы после школы вместо подъездной двери открываем дверь в подвал, и они попросили сидеть нас в подъездах. Пусть будет шумно, лишь бы не мусорили. Дети на виду – и ладно.
Водку мы пили по-прежнему, но тихо и незаметно. Единственный стакан передавался из рук в руки, то и дело наполняясь огненной водой. Редкий случай, когда было хотя бы два стакана.
Мы собирались компанией не меньше пяти-шести человек, а то и больше. Ни у кого никаких забот. И дело даже не в том, что учиться в школе было легко, а в том, что мы не думали о будущем. Любой из нас, застань его дома, сразу соглашался идти гулять и вряд ли бы сказал, что ему некогда. Мир был цветным, наполненным до краёв впечатлениями, дни не были похожи на мельтешение порванной плёнки, и мы не сидели в разных рядах кинотеатра.
Максим говорил, что в армии ждал – не мог дождаться, когда он вернётся домой. Он думал, вновь окунётся в ту подростковую лёгкость. Пришёл и увидел, что нет ни лёгкости, ни сплочённости, ни времени у друзей на тебя. Вокруг проблемы: где заработать, как, сколько.
С каждым годом жизнь становится преснее, покрывается коркой обычных дней, сутулится, кашляет.
Возврата в детство нет. Я могу только подглядывать за ним. По этой причине устроился в детский сад. Детей заводят именно потому, что хотят помнить, что у тебя тоже было детство и ты был счастлив. И, может быть, твой ребёнок поделится с тобой хотя бы крохами той сказки, которую ты для него создал.
До лета две тысячи второго года я не ходил на кладбище, включая и родительский день.
Дни текли мимо, и, если бы не работа, которая занимала каждую вторую ночь, не знаю, что бы делал. До утра бродил по группам и вглядывался в каждую кукольную деталь, полагая, что именно в ней скрывается детство. По коридорам за мной семенил мой пёс Подкидыш, а в группы я его не пускал.
Ночь, проведённая на смене, давала силы отложить в сторону петлю. Прикасаясь к стульям и столикам для гномов, я давал себе шанс протянуть ещё один день, и ещё. Десятки однотонных дней.
Зима убивает чувства.
Глава 5
Живы дети, только дети –
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетённой туго сетью
Возле каждой головы.
Фёдор Сологуб
С могилы ничего