я лишь отчасти сейчас приврала. Отец не грохнул того парня, лишь избил до полусмерти. И как бы жутко ни звучало, тот подонок всё это заслужил. Даже не так! Заслужил он гораздо больше, чем получил. Можно сказать, он ещё легко отделался…
11
Случилось это девять лет назад. Хотя нет, почти десять, если считать с самого начала. С того январского утра, когда мама повела нас с сестрой на ёлку в ТЮЗ.
На мне под пуховиком был костюм цыганки. А для Ариши мама сшила наряд Снежинки – белое воздушное платье из тюля, украшенное блестящими бусинками. В придачу к нему мама сплела из серебристого бисера и тонкой проволоки крохотную диадему, как мне тогда казалось, красоты невероятной.
Помню, мой костюм мне жутко не нравился. Я даже накануне порезала ножницами длинную пеструю юбку с расчетом, что мне теперь тоже сошьют Снежинку. Но получила лишь взбучку.
«Ну какая ты снежинка, Таня? Посмотри на себя, ты вон даже без костюма – вылитая цыганочка», – говорила мама.
Черные кудри свои, которые к семи годам отросли уже до пояса, я тоже пыталась состричь и опять же – выхватила от отца ремня. Ну почти. Мама вступилась и уговорила подвыпившего отца меня помиловать. Нет, тогда отец не пил, ну или крайне редко, только по большим праздникам. А это был как раз Новый год…
В общем, осталась я ни с чем. То есть – с наспех зашитой цыганской юбкой и вырезанным клоком волос. Правда, потом мама сжалилась и дала мне свои бусы.
Ариша же, получив костюм Снежинки, верещала от восторга. Крохотную корону она отказывалась снять даже на ночь, а на мои попытки хотя бы притронуться к этой красоте – сразу поднимала вой. А наутро напялила её под шапку.
До остановки мы доехали в пустом троллейбусе. На улицах, даже в центре, тоже было безлюдно. Впрочем, оно и понятно – десять утра первого января, все отсыпались после новогодней ночи…
Как сейчас помню – мы втроём стояли на переходе, ждали зеленый свет. Немного опаздывали, и мама нервничала. Боялась, что начало представления пропустим.
Нам оставалось только перейти дорогу, и вот он – театр.
На стене висели огромные красочные афиши. Сестра попробовала вслух прочесть «Щелкунчик», в свои пять она уже знала почти все буквы. Споткнулась только на «Ч». Я, перегнувшись через маму, ей подсказала: «Чччч». Аришу это почему-то рассмешило. Но тут наконец загорелся зеленый человечек, мама крепко схватила нас за руки, и мы все втроем выбежали на дорогу. Мама – посередине, мы с сестрой – по краям.
Это последнее, что я помню. А нет, еще помню оглушительный визг шин, мамин страшный крик и крохотную диадему на обледенелом асфальте.
***
Тот парень был вдребезги пьян и нёсся на бешеной скорости. Сбил нас и разметал по дороге как кегли. Но тогда я мало что понимала. Долго лежала в детской травматологии с переломами. Лишь позже узнала, что моя младшая сестренка, моя Ариша, погибла на месте. Кто и когда мне это сказал – уже не помню. Но я не верила, не могла поверить, и ещё долго ждала её…
Знаю, что был суд, на котором тому пьяному гонщику дали два года… условно. Мама потом рассказывала, что из дела исчезли записи с камер и вообще все факты подтасовали. Вдруг появились левые показания свидетелей, которые утверждали, что своими глазами видели, как мама вместе с нами выскочила на красный свет в неположенном месте, практически под колеса той машины, и у бедняги водителя просто не было шанса избежать наезда. Ну и, конечно, медосвидетельствование гласило, что водитель был трезв как стеклышко. Вот такие фокусы. А всё дело в том, что папа того парня оказался каким-то очень важным чином то ли в прокуратуре, то ли в мэрии, я уже забыла.
Но что самое ужасное – эти твари после суда отмечали свой успех в шикарном ресторане. Праздновали, что убийство моей младшей сестры сошло мажору-подонку с рук.
Отец тогда, обезумев от горя, ворвался к ним в ресторан. Но в тот день лишь устроил дебош, высказав мразям в лицо всё, что о них думает, и его закрыли на пятнадцать суток. Ну, ещё отлупили хорошенько, как водится.
Ну а потом, спустя какое-то время, он выследил того мажора и избил…
А в суде отец заявил, мол, если он о чем и жалеет, то лишь о том, что не прикончил подонка. Само собой, ему впаяли по максимуму.
На самом деле те события прошли мимо меня. Это я уже позже, по рассказам, всё узнала. А в то время мама меня вечно к кому-нибудь забрасывала: то к соседке, то к подруге, то к тёте Вале.
Однако кое-что я всё же помню. Жуткие вопли чужой женщины, её перекошенное болью и ненавистью лицо, взлохмаченные светлые кудри и огромные дикие светло-голубые глаза. Та женщина приходила к нам домой, всего однажды, но мне она врезалась в память намертво. Она плакала, кричала, как сумасшедшая, и проклинала нас. Напугала меня до полусмерти.
Потом мама сказала, что тот подонок-мажор – ее сын. А папа избил его так сильно, что он в коме и, возможно, не выживет. Но парень выжил, а отец отправился по этапу. Спустя время их семья уехала из города, и больше я про них ничего не слышала.
12
Мама сломалась. Не вынесла горя.
Сначала она плакала сутками напролет. От ее глухого тихого воя стыла в жилах кровь.
Я тоже хныкала от страха, от тоски по сестре, по отцу, по безмятежной жизни, по прежней маме, нежной и заботливой. И… всё чаще плакала от голода. Мама почти не ела сама и меня нередко забывала покормить.
Когда совсем припрёт, я ходила по соседям и попрошайничала. Ну и отъедалась впрок в школьной столовой. Тогда я ещё училась в обычной районной школе.
Я, которая прежде нос воротила от супов и каш,