— Да, сэр. Я три месяца прожил в Пекине.
— Ах да, извините, я забыл. Ладно. Если верить голландским дневникам начала семнадцатого века, первый из сёгунов династии Торанага, сёгун для них то же самое, что для нас император, решил, что иностранное влияние противоречит интересам Японии, поэтому он наглухо закрыл страну и объявил, что отныне японцы не имеют права строить морские суда или покидать родные берега — любой, кто это делал, уже не мог вернуться назад, а если возвращался, его должны были тут же убить. Этот закон до сих пор в силе. — Его пальцы вдруг замерли, потому что тонкая нить оборвалась на очередном стежке. Он выругался. — Подайте мне другую иглу. Нигде не могу раздобыть приличного кетгута,[4] хотя шелк здесь хороший. Попробуйте вдеть мне ещё одну нить, только сначала вымойте руки, а потом вымойте их ещё раз, когда закончите. Спасибо.
Тайрер был рад заняться чем-нибудь и отвернулся, но пальцы плохо его слушались. К горлу опять подкатывала тошнота, в голове стучал тяжелый молот.
— Вы говорили что-то… про голландцев.
— Ах да, ну так вот. Мало-помалу, с большой осторожностью голландцы и японцы начали учиться друг у друга, хотя голландцам официально запрещалось учить японский язык. Десять лет назад бакуфу открыло школу, где японских детей учат голландскому… — Оба мужчины одновременно услышали топот бегущих ног.
Торопливый стук в дверь. Покрытый потом сержант-гренадер стоял на пороге, приученный никогда не входить в помещение во время операции.
— Прошу прощения, что прерываю вас, сэр, но по дороге к нам топают четыре этих вонючих пенька. Похоже на депутацию. Все они самураи, все четверо.
Доктор продолжал шить.
— Лим с ними?
— Так точно, сэр.
— Проводите их в приемную и скажите Лиму, пусть он за ними поухаживает. Я выйду к ним сразу же, как только смогу.
— Слушаюсь, сэр. — Сержант последний раз взглянул стеклянными глазами на стол и исчез.
Доктор наложил ещё один шов, завязал узел, обрезал нить, промокнул подтекающую рану и принялся за новый.
— Лим — один из наших китайских помощников. Наши китайцы выполняют за нас большую часть работы, когда нужно поработать ногами, — не то чтобы они говорили по-японски или… или заслуживали особого доверия.
— Мы… это было то же самое… мы обнаружили, что в Пекине все то же самое, сэр. Ужасающие лгуны.
— Японцы ещё хуже, хотя, по-своему, сказать так тоже будет неверно. Они не то чтобы обманщики, просто правда для них очень подвижна и зависит от прихоти говорящего. Очень важно, чтобы вы научились говорить по-японски как можно скорее. У нас нет ни одного переводчика из наших собственных людей.
Тайрер посмотрел на него, разинув рот.
— Ни одного?
— Ни одного. Британский падре немного владеет их языком, но его мы использовать не можем: японцы люто ненавидят всех миссионеров и священников. Во всем Поселении есть только три человека, которые говорят на голландском: один голландец, один швейцарец, который сейчас служит у нас переводчиком, и один торговец из Капской провинции — ни одного англичанина. В Поселении мы общаемся со слугами на каком-то тарабарском варианте лингва франка, который называется «пиджин», как это делается в Гонконге, в Сингапуре и в других портах, открытых по договору с Китаем, а в делах прибегаем к услугам компрадоров, торговых посредников.
— В Пекине было то же самое.
Бебкотт уловил раздражение в его голосе, но почуял что-то большее — притаившуюся за ним опасность. Он поднял глаза и с первого взгляда понял, что Тайрер на грани нервного срыва, что в любую секунду его снова вырвет.
— Вы держитесь молодцом, — произнес он ободряюще, потом выпрямился, разминая затекшую спину. Пот тек по нему ручьями. Он снова склонился над столом. Очень бережно он заправил кишку в полость и начал быстро зашивать другой порез, продвигаясь к поверхности. — Как вам Пекин? — спросил он. Не потому, что ему было интересно — он просто хотел, чтобы Тайрер продолжал говорить. «Лучше это, чем истерика, — подумал он. — Мне некогда нянчиться с ним, пока этот бедолага на столе не заштопан до конца». — Я ни разу там не был. Вам понравился город?
— Я, ну… да, да, очень. — Тайрер попробовал собраться с мыслями, борясь с дикой головной болью, от которой темнело в глазах. — Маньчжуры сейчас вполне присмирели, так что мы могли появляться где угодно совершенно спокойно. — Маньчжуры, кочевое племя из Маньчжурии, покорили Китай в 1644 году, и теперь страной правила их династия Цин. — Мы могли ездить верхом повсюду без… без каких-либо проблем… китайцы были… не слишком дружелюбны, но… — Духота в комнате и тошнотворный запах стали невыносимы. Он согнулся пополам над тазом и его снова вырвало, потом, все ещё чувствуя тошноту, он вернулся к столу.
— Извините.
— Вы рассказывали… про маньчжуров?
Тайреру вдруг захотелось закричать во все горло, что ему плевать на маньчжуров, на Пекин и вообще на все, захотелось убежать, скрыться от этой вони и собственной беспомощности.
— К дьяволу…
— Говорите со мной! Говорите!
— Мы… нам сказали, что… что обычно они очень грубы, высокомерны, и совершенно ясно, что китайцы их ненавидят смертельно. — Голос Тайрера звучал уныло, но чем больше он сосредоточивался на своём рассказе, тем дальше отступало это безотчетное желание бежать. Он неуверенно продолжил: — Э… похоже, все они боятся, что восстание тайпинов распространится за пределы Нанкина и захлестнет Пекин, и тогда настанет конец… — Он замолчал и внимательно прислушался. Привкус во рту был омерзительным, голова буквально раскалывалась на части.
— В чем дело?
— Я… мне показалось, я услышал какие-то крики.
Бебкотт напряг слух, но все как будто было тихо.
— Давайте дальше про маньчжуров.
— Ну, э-э… это восстание тайпинов. По слухам, за последние несколько лет были убиты или умерли от голода свыше десяти миллионов крестьян. Однако в Пекине все спокойно — конечно, сожжение и разграбление Летнего дворца британскими и французскими войсками два года назад по приказу лорда Элджина как воздаяние за зверства тоже явилось для маньчжуров уроком, который они не скоро забудут. Теперь они знают, что убийство британских подданных уже не сойдет им с рук. Наверное, сэр Уильям и здесь отдаст такой же приказ. Об ответных мерах.
— Если бы мы знали, против кого эти ответные меры проводить, уже давно бы начали. Но против кого? Нельзя же обстреливать Эдо из орудий только потому, что несколько неизвестных убийц…
Их прервали сердитые голоса за дверью: грубоватый английский сержанта и чей-то гортанный японский, споря, перекрывали друг друга. Затем дверь в операционную распахнулась, и они увидели самурая, а позади него ещё двоих, которые грозно смотрели на сержанта, наполовину вытащив мечи из ножен. Два гренадера с ружьями на изготовку стояли в проходе. Четвертый самурай, старше остальных годами, вошёл в комнату. Тайрер вжался спиной в стену, холодея от ужаса и заново переживая смерть Кентербери.