Читать интересную книгу Битвы, изменившие историю - Флетчер Прэтт

Таковы были предпосылки ссоры на ипподроме и демонстративного ухода «зеленых». Она произошла в воскресенье 11 января 532 года. Той ночью повесили семерых боевиков из «зеленых» и «синих», приговоренных к смертной казни за мятеж. Из-за чьей-то оплошности двоим преступникам — одному из «зеленых», другому из «синих» — удалось спастись и укрыться в церкви Святого Лаврентия. Городской префект, он же начальник полиции, выставил вокруг церкви кордон, и понедельник прошел спокойно. Тем временем в подполье шла подготовка.

На следующий день, 13 января, был назначен финал скачек, открывшихся в воскресенье, и в праздничный вторник ипподром заполонили людские толпы. С самого начала стало понятно настроение собравшихся: народ принялся взывать к императору в ложе, прося о милости для двух мятежников в церкви Святого Лаврентия. Поскольку Юстиниан промолчал в ответ, крики становились все яростнее. Во время двадцать второго забега кто-то выкрикнул: «Да здравствуют милосердные „сине-зеленые“!» Собравшиеся как один подхватили клич с таким энтузиазмом, что к последней скачке милосердные «сине-зеленые» толпой повалили из ипподрома.

Тот, кто стоял за этим, обладал превосходными тактическими способностями. Вместо того чтобы отправиться к церкви Святого Лаврентия, как можно было ожидать, чернь хлынула к преторию — центральному полицейскому участку. Громилы вломились в него, освободили преступников, перебили часть стражей, а остальных избили и отвели в тайное место, в том числе префекта Эвдемона; подожгли преторий. Разогнав силы правопорядка и лишив их руководства, толпа вылилась на главную улицу Меса, увеличиваясь в размерах и ярости. Восставшие разгромили и подожгли Августей, большой форум с колоннами, вскоре уже пылали главный вход в императорский дворец, здание сената за Августеем и константиновская базилика Святой Софии.

Пожар не унимался почти всю ночь. Утром толпа взялась за бани Зевксиппа, расположенные в углу между ипподромом и Августеем. Бани уже полыхали вовсю, когда разнесся слух, что три высших чиновника государства находятся в императорской ложе на ипподроме. Чернь хлынула на ипподром; между чиновниками и мятежниками завязалась перебранка, во время которой восставшие представили свои требования: сместить Иоанна Каппадокийского, префекта Эвдемона и Трибониана, главу судебного ведомства.

Прошла молва, что Юстиниан согласился пойти на уступку; не обратив на это внимания, толпа покинула ипподром, чтобы устроить еще несколько поджогов и отыскать племянников Анастасия, потерпевших неудачу на выборах императора, когда был избран Юстин. К всеобщему разочарованию, обнаружилось, что двое из них, Ипатий и Помпей, находятся в императорском дворце вместе с Юстинианом, поэтому восставшие направились к дому третьего брата Прова, желая сообщить ему, что он будет новым императором. У Прова хватило ума догадаться о том, что его ждет, и он предпочел скрыться в неизвестном направлении, в ярости толпа спалила его дом.

Константинополь; центральный район

Уже наступила ночь среды, и дела приняли такой оборот, что обычными способами нельзя было подавить восстание. Тем более, что обычные способы подразумевают использование доместиков и экскубиторов для очистки улиц, но в городе у них было много родных и близких, и они скорее присоединились бы к восстанию, чем стали бы его подавлять. Однако у Юстиниана оставался Мунд с его герулами и Велизарий с его комитатом. Утром в четверг 15 января они предприняли вылазку через сожженные ворота к руинам Августея и там увидели нечто, открывшее подоплеку и цель мятежа.

Оказалось, что они дерутся не с беспорядочной толпой с ее «сине-зеленой» накипью, а с хорошо вооруженными людьми — букеллариями, телохранителями вельмож. Не больше чем эпизодом оказалась попытка священников, прошедших крестным ходом между сражающимися сторонами, остановить побоище; их прогнали с глаз долой: разгорелись страсти, неподвластные таким средствам убеждения. Весь день шли жестокие уличные бои, солдаты Велизария были не очень хорошо снаряжены для этой работы, но с помощью герулов ему удалось очистить большую часть выжженных районов. Он поставил мощную охрану вокруг отвоеванной зоны и пятничным утром возобновил дело к северу от Святой Софии. Бунтовщики ответили тем, что подожгли северную часть города, ветер переносил пламя от дома к дому, бросая в лицо солдатам Велизария, и оно разрушило значительную площадь, уничтожив и больницу Святого Самсона со всеми пациентами.

Видимо, база бунтовщиков находилась в северной части города, около Медного рынка. В субботу 18 января Велизарий попытался добраться до нее, пройдя по улицам на восток от линии наступления предыдущего дня. Повстанцы забаррикадировались в большом здании, называвшемся Восьмиугольником, и оттуда их никак нельзя было выгнать, пока солдаты не подожгли его. Огонь распространился практически по всей главной улице и уничтожил множество важных зданий.

В ту ночь произошли два события. Велизарий доложил, что не достиг никакого успеха, если не считать пожара в Константинополе, и ввиду растущей нехватки еды и воды во дворце Юстиниан приказал удалиться всем, у кого не было там неотложных дел, включая нескольких сенаторов и племянников Анастасия Ипатия и Помпея. Оба клялись в преданности императору, но маловероятно, что клятвы были искренни (раньше Ипатий участвовал в другом заговоре).

Братьев выпроводили из дворца, и, увидев их в воскресенье утром 19 января, мятежники поняли, что им нужно. Ипатия с триумфом пронесли по дымящимся улицам к Форуму Константина и там увенчали золотой цепью, единственной подходящей вещью, которая оказалась под рукой. После этого у Юстиниана пропала последняя надежда убедить мятежников словами, а насильственные методы ни к чему не привели. Он вошел в императорскую ложу ипподрома с Евангелием в руке и пообещал заключить добросовестный мир и объявить полную амнистию. Его встретили криками «Клятвопреступник!», и после возвращения императора во дворец в ложу вошел Ипатий, встреченный ликованием. Немного погодя перед ним предстал перебежчик из дворца по имени Ефраим и сообщил, что Юстиниан со всеми приближенными сбежал, направляясь в Азию, и переворот свершился. У ложи собрались многие сенаторы, которые на тайном совещании решили напасть на дворец сразу, как только окончатся торжества в честь Ипатия.

IV

Ефраим чуть поспешил. Его осведомитель покинул совет у императора сразу после речи Иоанна Каппадокийского, в которой он выступал за побег в Гераклею, и Велизарий согласился с ним в силу безнадежности ситуации с военной точки зрения. Осведомитель не позаботился выслушать следующего оратора — императрицу Феодору.

Насчет этой женщины тогдашние летописцы пришли к совершенно определенному мнению. Они называют ее куртизанкой, так оно и было на самом деле; она воспитывалась для этого занятия. Они соглашаются в том, что она была необычайно одаренной актрисой и красавицей, грациозной и бойкой. Если почитать старых сплетников внимательнее, можно понять, почему она оказалась самым замечательным примером способности Юстиниана выбирать нужных людей.

Когда он увлекся ею, она бросила сцену и свое ремесло, завела ткацкий станок и открыла небольшое дело. Безусловно, ее физическая привлекательность сыграла не последнюю роль в их связи, но далеко не первую; ведь Юстиниана окружали десятки прекрасных женщин, желающих очаровать императора. Их отношения стали союзом разума, характера и духа, большим, чем обыкновенный брак.

Юстиниан дал ей право на владение семейной собственностью, какого никогда не имела женщина в Византии, где, как правило, все имущество жены переходило в руки мужа. Она так умело распоряжалась полученным достоянием, что вызвала восхищение даже Иоанна Каппадокийского. Императрица могла вести теологический диспут с епископом и обсуждать международные дела с дипломатом и часто делала и то и другое. Без ее участия не принимался ни один значительный государственный закон. Союз Юстиниана и Феодоры действовал как единое целое, их сферы власти, различаясь, проникали друг в друга; она, конечно, повлияла на то, что ее муж с такой деликатностью обратился к вопросу монофизитства.

И вот Феодора обратилась к собранию в императорском дворце после того, как осведомитель Ефраима покинул его. Она сказала: «В эту тяжкую пору нет времени спорить, где место женщины и следует ли ей в присутствии мужчин вести себя с кротостью и смирением. Действовать нужно быстро. Я думаю, что время для побега не пришло, даже если это самый легкий путь. Человеку, появившемуся на свет, должно умереть; но не всякий, ставший императором, будет свергнут с трона. Пусть никогда не наступит день, когда произойдет это! Если ты, государь, хочешь спастись, это не трудно, у нас много средств: вот море, вот корабли. Однако подумай, как бы после бегства ты не предпочел смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царское достоинство есть прекрасный погребальный наряд».