Читать интересную книгу Беглец - Николай Дубов

И все пошло по-старому. С той только разницей, что Юрка еще больше привязался к приезжим. Если б можно было, он бы ходил за ними по пятам, как Жучка за ним, когда ее отвязывали. Вот только стесняться он стал еще больше. С Виталием Сергеевичем он еще мог разговаривать, а с Юливанной — никак. Юрка готов был сделать для нее что угодно — и любую работу, и побежать, и принести, и вообще расшибиться в лепешку, но Юливанна вовсе не хотела, чтобы он для нее работал или расшибался, а когда она к нему обращалась, он окончательно и бесповоротно немел и только улыбался. Юрка сам чувствовал, как большой рот его растягивается до ушей, никакими силами не мог согнать улыбку и выдавить из себя хотя бы слово. И Юливанна перестала к нему обращаться. Здоровалась, и все. А он все улыбался и ждал, когда она его куда-нибудь пошлет или скажет, что нужно сделать. Она не посылала и ничего не говорила.

Оказалось, Виталий Сергеевич тоже умеет рисовать, только так здорово, что куда там папке с его гусями и тетками. Однажды перед вечером они пошли купаться, и Виталий Сергеевич взял с собой портфель. Они выкупались, потом Виталий Сергеевич сел на камень, достал лист толстой бумаги и начал чиркать по нему карандашом. Чиркал он как попало, только вдруг из всех беспорядочных черточек и штрихов начал проступать заросший тамариском бугор, и обрушенные окопы вокруг, и тент, и черепичная крыша их дома. И все это было как живое, похожее и как будто чуточку непохожее. Юрка сидел сбоку, встал, чтобы обойти сзади, посмотреть с другой стороны, и озадаченно открыл рот. На рисунке исчезли рытвины окопов, кусты тамариска — на него смотрели и весело смеялись глаза Юливанны. Юрка сделал два шага вперед — снова появились кусты и окопы, отступил — опять смотрели на него смеющиеся глаза.

— Ух ты! — сказал Юрка. — Как же это?

Виталий Сергеевич не услышал, продолжал чиркать карандашом и негромко пел:

Услышь меня, хорошая,Услышь меня, красивая,Заря моя вечерняя,Любовь неугасимая…

Юливанна засмеялась и сказала:

— Слышу, слышу! И уже иду готовить ужин…

Но тут она увидела рисунок и стала, как Юрка, то подходить ближе, то отступать и, наконец, сказала:

— Ой, это просто прелесть! Так мило, что и не знаю… — Глаза у нее сейчас смеялись так же радостно, как на рисунке. — А как это называется?

Виталий Сергеевич, улыбаясь, протянул ей рисунок.

— Счастье!

— Да, счастье… — Юливанна взяла рисунок, посмотрела на бугор. — Я повешу его под тентом, чтобы видеть каждую минуту… — Голос ее вдруг надломился и как-то странно зазвенел. — И помнить, какое оно короткое. Куцее.

— Юля! — с упреком сказал Виталий Сергеевич.

— Ты хочешь только одного: чтобы я об этом не говорила. Хорошо, не буду… Бедный мой страус! Ты все еще надеешься, что все само собой уладится, образуется. Ничто не делается само собой…

Почему-то у обоих испортилось настроение, и они молча пошли домой, но потом Юливанна развеселилась снова, картинку прикрепили к картонке и повесили под тентом. Юливанна начала готовить ужин, а Виталий Сергеевич, не дожидаясь ужина, достал бутылку с коньяком и выпил, потом еще и еще. Юливанна не сердилась и не кричала, только озабоченно на него посматривала. Виталий Сергеевич совсем не упился и не стал ругаться, а становился все молчаливее и задумчивее. Они собрались ужинать, и Юрка ушел домой. Юрка несколько дней ломал голову и никак не мог придумать, что бы такое сделать, чтобы им было хорошо и они обрадовались. А потом вспомнил, как однажды Юливанна, смеясь, пожаловалась:

— Что ото такое — живем у самого моря, а рыбу едим только из консервной банки!

— «Жил старик со своею старухой у самого синего моря…» — сказал Виталий Сергеевич.

— Ну уж, пожалуйста! Я совсем не старуха, и ты не старик. И мне не нужна золотая рыбка. Обыкновенная. Хоть такусенькая. Чтобы можно было зажарить и съесть.

Виталий Сергеевич ездил с дедом и папкой в Окуневку (у папки там знакомые рыбаки). Юрку они тоже взяли с собой. Съездили зря. Фелюги ходили впустую, кефаль ушла от берегов, и рыбаки «загорали» в бараке: кто читал, а кто играл в карты. На каравы[3] даже не поднимались — при свежей волне кефаль к берегу не подойдет.

Теперь Юрка вспомнил об этом разговоре, и они со Славкой решили сделать Юливанне и Виталию Сергеевичу подарок — наловить кошелку рыбы, ну, хоть не целую кошелку, половину, прийти и сказать: «Вы хотели рыбки. Вот!»

И тут как раз так совпало, что папка собрался ехать в город, к своей матери, а их, ребят, бабушке, мамка побоялась отпускать его одного, чтобы он там не напился и чего-нибудь не натворил, они поехали вместе и взяли с собой Ленку, так что ребята остались одни, сами себе хозяева — иди куда хочешь, делай что хочешь. Никто не заругает и не скажет: «Ты бы лучше…»

Подушка попала Юрке в затылок. Набита она не пухом, а перьями, перья давно свалялись в тугой тяжелый ком, и если ею стукнуть по носу, не обрадуешься. Но подушка стукнула по затылку, не очень больно, и Юрка притворился, будто он даже не проснулся, потому что это была артподготовка, за ней всегда следовала атака. И сейчас же Славка закричал:

— Вперед! За Родину!

Они навалились на Юрку оба сразу — Славка на плечи, Митька на ноги. Юрка изогнулся дугой, стряхнул Славку и подмял под себя, потом подтянул Митьку и прижал его тоже.

— Хенде хох! — закричал он, как, по рассказам отца, кричали немцы.

Юрка легко побеждал, когда они играли. Вот если Славка озлится, побелеет, весь затрясется и, как слепой, кидается в драку, тогда хуже. Но дрались они редко, очень редко. Почти никогда. А про Митьку что и говорить, — ему всего шесть лет, к тому же он проснулся сейчас только наполовину, и если его оставить, он тут же заснет.

Так начиналось каждое утро — кто первый просыпался, тот шел в атаку. Но сегодня баловаться было некогда — на скалу надо поспеть до восхода. Славка взял клеенчатую сумку, а Юрка толкнул Митьку на топчан, накрыл с головой одеялом и достал приготовленные с вечера вилы. Между зубьями вил в несколько рядов натянута проволока, чтобы вернее поддевать и чтобы крабам было во что вцепляться. Кроме рыбы, Юрка решил наловить и крабов. Виталий Сергеевич сказал, что в Черном море съедобных крабов нет, есть только на Дальнем Востоке. Но они же ели! И сколько раз… Вот он и докажет.

Бугор они обогнули стороной. Может, там еще спали, а может, Виталий Сергеевич уже сидел за столом, увидел бы их и спросил, куда они собрались в такую рань, они бы, конечно, проговорились, а что это за подарок, если про него знают заранее.

Межа между огородом и ячменным клином упиралась в проселок. По нему никто не ездил — да и кому тут ездить? — но его перепахали. Зачем — неизвестно. Сенька-Ангел и перепахивал, а когда его спросили, что он делает, сердито сказал:

— Козла дою…

Может, перепахивали, чтобы к кукурузе не ходили? Но все равно кукурузное поле одной стороной выходит на шоссе, да и кукурузы там совсем не видно за бурьяном, который поднялся Юрке выше пояса. Ее который год уже сеют, и она каждый раз пропадает. Потому что нет воды. Солнце жжет, а дождей летом не бывает. Бурьян и тот через какую неделю высохнет, останутся торчать одни желтые будылья.

По проселку много ближе, но там скирцы, и по вздыбленным лемехами пластам трудно идти, и они свернули прямиком к морю. Сейчас же за дорогой песчаная полоса, поросшая редкими пучками жесткой колючей осоки, а потом голый песок, выглаженный волнами.

Но сначала они подошли к своему гнезду. Гнездо — морского куличка, но они его нашли и считали своим. Каждый раз, проходя, они проверяли, сколько там яичек и вылупились ли птенцы. Вчера яичек было пять, а сегодня уже только два и три птенчика. Малюсенькие, жалкие. Без перьев, только чуть покрытые редким пухом. И головастые. У них были даже не головы, а просто большущие разинутые рты с глазами… Они задирали разинутые рты кверху и пищали.

— Давай их покормим, — сказал Славка.

— Чем, хлебом? Это же не куры…

— Мух наловим, червяков…

— Потом…

Куличок метался в нескольких шагах и пронзительно кричал, а как только они двинулись, припал к земле и побежал перед ними, тряся хвостиком, трепеща крылышками и всячески показывая, что он изнемог и догнать его ничего не стоит. Хорошо бы притвориться, что они за ним охотятся и что куличок их обманул, а потом опять подойти к гнезду, но они решили прийти потом и поиграть с куличком. По мокрому песку легко идти, он твердый, как пол. Только и всего, что слабый отпечаток сандалий сейчас же заливает водой. Море у берега остекленело — не шелохнется, не плеснет. В погожие дни перед восходом всегда так: береговой бриз уже затих, а морской еще не поднялся. Юрка оглянулся на бугор, окутанный розовым дымом цветущего тамариска, и увидел, что сзади плетется Митька.