Ленька был дома. Он сидел за столом, а мать стояла у печи и, глядя на огонь, вспоминала последнее письмо отца. Было оно писано чужой рукой и послано из какого-то госпиталя. Отец ни на что не жаловался и только короткой припиской сообщал, что малость вышел из строя и лежит в госпитале.
Дверь с шумом хлопнула, и в избу ввалилось трое ребят. Ленька поднял голову и увидел Егорку. Егорка снял шапку и оглянулся по сторонам.
— Мы к тебе, тетя Поля! — улыбаясь, сказал он и поправил за поясом топор. — Вишь, ребята по работе соскучились! Не помочь ли чего по мелочи? Здорово, хозяин! — кивнул он растерявшемуся Леньке.
Пелагея поставила ухват и заволновалась:
— Ишь ты… Скажи пожалуйста… Да кто же это вас прислал-то?
— Мы сами по себе! — весело сказал Егорка.
— Сами сознательные! — буркнул от двери Митроша, подпирая головой притолоку.
Тонконосый длинный Степа вытащил записную книжку и важно сказал:
— Ну, в чем тут нужда? Говори, тетя Поля! Я заявление могу от тебя написать! И сам в район его отнесу!
— Что ты, что ты! — замахала руками Пелагея. — Зачем людей зря тревожить? Время военное. Не мы одни!
Митроша потянулся и потер варежкой нос.
— К делу! Спрашивай, Егорка!
— Чего спрашивать? Сперва снег с крыши скинем — больно много снегу этой зимой… А там, глядишь, и еще какая работенка найдется. — Егорка дружески кивнул Леньке. — Пошли во двор! Лопаты давай!
— Вот-вот… — заторопилась вдруг Пелагея. — Когда б вы мне сарайчик починили: поросенок у меня там в дырку выскакивает. Вот кабы починили — не набегаюсь я за ним…
Ленька бросил на мать сердитый взгляд, надел тулуп и вышел из избы. Сердце его кипело обидой на мать, на ребят, на Егорку. Больше всего на Егорку, державшего себя как ни в чем не бывало. Он не знал, что Егорка, выполняя мудреное задание Татьяны Андреевны, чувствует себя неуверенно и старательно прячет эту неуверенность. Оба исподтишка следили друг за другом. Ленька с ненавистью смотрел, как Егорка, весело насвистывая, подошел к сарайчику, вытащил старые тряпки, которыми Пелагея затыкала большую дыру в стене, шлепнул по носу выглянувшего оттуда поросенка и сказал:
— Хрюшка-то у вас небось по всему двору бегает?
— Выскакивает, выскакивает! — снова подтвердила Пелагея.
Егорка вытащил из сарая доску, повертел ее в руках, примерил и стал обтесывать.
— Гвозди есть?
Ленька пошел в кладовку. Железная крыша трещала под Митрошиными сапогами, по двору сновала длинная фигура Степы, от сарайчика доносились веселое посвистывание и стук топора. Сердце у Леньки сжималось от стыда и обиды, что на его дворе хозяйничают непрошеные гости, тогда как ему, Леньке, ничего бы не стоило сделать все это самому. Он долго копался в ящике с гвоздями и горько повторял:
— Приедет отец — все расскажу!
Митроша вытащил из-под снега промерзшие бревна.
— На починку они тебе не пойдут, — постукав топором по гнилому стволу, сказал он Леньке. — Давай матери на дрова изрубим!
Стиснув зубы, Ленька в сердцах схватил топор и всадил его в бревно. Митроша молча вытащил топор и бросил его на крыльцо.
— Пилу давай!
Окончив работу, мальчики полезли на крышу и потом долго топтались на дворе, отряхивая с валенок и полушубков снег.
— Да, тяжело тебе… Такая семья не шутка, — протянул Егорка, поглядывая на Леньку.
В горле у Леньки заклокотало от злости, и, захлебываясь словами, он хрипло забормотал:
— Моя семья! И никому до нее дела нет! Я большак! Отец меня сам назначил! Сам я и справлюсь здесь!
Он задохнулся и обвел взглядом ребят.
— Справишься так справишься! — безразлично сказал Митроша, хлопая мокрыми варежками. — Пошли, что ли!
Степа косо поглядел на Леньку, обидчиво дернул носом, спрятал в карман записную книжку и шагнул за Митрошей.
— А за помощь… спасибо! — бросил им вслед Ленька.
Егорка облокотился на перила крыльца.
— Ступайте! Я приду потом, — кивнул он ребятам.
Ленька вызывающе посмотрел на него.
— Это ты правильно сделал, — сказал вдруг Егорка.
— Чего? — удивился Ленька.
— Я и сам не люблю, когда мне помогают, — не отвечая на его вопрос, задумчиво сказал Егорка. Он прищурился и помотал головой. — Смерть не люблю!
— А ко мне пришел? — с упреком спросил Ленька.
— Я пришел… — замялся Егорка и посмотрел на Леньку. — Ты вот все… на охоту ходишь.
— На охоту? — переспросил Ленька и, засунув руки в карманы, поглядел на товарища сверху вниз. — На зайцев хожу! А тебе что?
«Увязаться за мной хочет!» — подумал он про себя.
— А не ловятся зайцы-то? — тихо и неуверенно спросил Егорка, чувствуя, что не с того начал и не так ведет разговор, как нужно.
— Ничего! — хвастливо сказал Ленька и, увлекшись, начал рассказывать о своих похождениях. Рассказал и про заячьи уши, которые он чуть руками не схватил, и про силки с зайцами.
Егорка слушал его с улыбкой, щурясь на белый снег; он думал о Татьяне Андреевне: «Что ей скажешь? Зря ведь шатается…» Ему стало жалко Леньку. Он прервал его на середине рассказа и нетерпеливо спросил:
— Да на что тебе зайцы-то? На что!
— Как на что? — опешил Ленька. — Ведь семья у меня! Что ни заяц, то шапка! Я в тот раз ноги отморозил — думал, пропаду вовсе, — неожиданно для себя пожаловался он. — Болото… Ветер в ушах свистит… — Он поежился. — Вот так-то и отец, бывало…
Егорка вспомнил, как встретил у ворот школы посиневшего, промерзшего Леньку. Он заволновался:
— Брось ты это… зайцев своих! Не доведут они до добра! Ведь ты в школу не ходишь!
— А я в школу и не пойду, — твердо сказал Ленька.
— Почему? — удивился Егорка.
— Из-за тебя не пойду, из-за ребят не пойду, из-за Татьяны Андреевны не пойду! — неожиданно со злостью выпалил Ленька.
Егорка смотрел на него испуганными глазами.
— Татьяна Андреевна не верит мне… Думает — гуляю, шатаюсь… — Голос у Леньки дрогнул. — Никто жизни моей не знает!
Егорка схватил товарища за рукав и, забыв предупреждение учительницы, быстро заговорил:
— Татьяна Андреевна сама меня послала. Жалеет она тебя, беспокоится. Я ведь не сам пришел…
Ленька выдернул свой рукав и отвернулся.
Егорка тронул его за плечо.
— Ты на меня не сердись. Я ведь тогда в классе по дружбе…
Ленька молчал, сглатывая слезы.
* * *
Егорка пришел к Татьяне Андреевне взволнованный. Из его сбивчивого рассказа выходило так, что не ходит Ленька в школу не потому, что заленился, а потому, что она, Татьяна Андреевна, не верит ему больше. А на зайцев ходил он потому, что ребятам нужны шапки. А зайцы все равно не словились, и только намучился с ними Ленька.
— Сказал: «Не пойду в школу», а сам заплакал.
Егорка замолчал и добавил с тяжелым вздохом:
— Никто жизни его не знает…
Татьяна Андреевна посмотрела на его доброе огорченное лицо и встала.
— Ну иди! Спасибо тебе.
Егорка широко раскрыл глаза и не двинулся с места.
— Как же… с Ленькой-то?
Он хотел еще что-то сказать, но Татьяна Андреевна замахала руками:
— Иди, иди!
Он хмуро и укоризненно посмотрел на нее: «Четыре года учила его… А случись что-нибудь…» И вышел с тяжелым чувством обиды за товарища: «Ничего, Ленька, сами обдумаем!»
Татьяна Андреевна надела шубку, схватила платок и остановилась.
«Я до сих пор верила тебе, Леня!» — вдруг отчетливо вспомнила она свои слова. И перед ней сразу встало испуганное, умоляющее лицо Леньки, вспомнился его отчаянный крик, который вызвал смех всего класса: «Я зайцев ходил стрелять!»
Он испугался, что она не верит ему больше.
Татьяна Андреевна вдруг поняла: «Я не осталась с ним, не узнала, не расспросила… Я ничего не сделала!»
Завязывая на ходу платок, учительница почти бежала по длинной деревенской улице…
А в избе шло тяжелое объяснение.
Расстроенный приходом ребят, Ленька надрывно кричал матери:
— Я бы сам тебе все починил! Я не отказывался! Я вон в школу из-за вас не хожу!
Татьяна Андреевна остановилась в сенях и прислушалась.
— Из-за вас! Из-за вас! Все ноги себе отморозил! Вруном перед Татьяной Андреевной сделался… А она тоже на меня сердится… Если бы пришел к ней с зайцами, может, поверила бы…
Татьяна Андреевна отворила дверь. Ленька, уронив голову на край стола, плакал громко и жалобно. Пелагея, опустив руки, стояла над ним молчаливая и испуганная. Татьяна Андреевна бросилась к Леньке:
— Тише… тише… Я не сержусь. Я верю тебе…
Ленька поднял мокрое от слез лицо, он силился что-то сказать, но неожиданный визг заглушил его слова.
Уткнувшись друг дружке в плечо пушистыми головками, двойняшки залились звонким плачем.