Растительность на лице он так и не брил, и она уже превратилась в бородку. Дюмель держал ладони, сомкнутые в замок, на коленях и смотрел на отражения людей и деревьев в пруду. Так еще несколько встреч оба жаждали видеть друг друга — но затем молча сидели или гуляли, лишь изредка нарушая тишину какими-то дежурными, абстрактными фразами. Однажды Бруно рассказал о своем первом опыте работы и показал новую кепи, которую купил на первый аванс. Дюмель между прочим обмолвился, что в начале сентября у него недельный отпуск и он думает съездить к матери в соседний городок.
В один день оба сидели на скамейке под лиственницей.
— А… — вдруг протянул Бруно, и Констан живо повернулся к нему. Но тот замолк и шаркнул ногой.
— Я… присмотрел комнатку. Для… наших встреч… Если понимаешь… если не против…
Сердце Дюмеля подскочило. Он посмотрел на Лексена.
— Если против, так и скажи… Я… ничего не… — мямлил он едва разборчиво, глядя перед собой.
— В каком районе?
Лексен вздохнул и прочистил горло, скрыв свое оживление и радость. Ему не верилось.
— Южнее отсюда. В Жавеле, в гостинице, где не так много постояльцев. Она на приличном расстоянии от моего дома и церкви. Правда, я договорился с хозяином не на номер — это вышло бы дороже. Там есть мансарда, комнатка небольшая, почти за бесплатно, символическая цена, можно сказать, но я еще не оплачивал, только на словах поговорили, — быстро произнес Лексен.
— А что ты сказал хозяину? — Констан перевел взгляд с Бруно на пруд.
— Он интересовался, почему мне не взять бы номер. А я говорю, мол, буду водить сюда девушку, которая очень опасается, что ее увидит кто-то из постояльцев, и потому хотелось бы местечко подальше от сторонних глаз…
Дюмель прыснул. Бруно вслед за ним тоже хохотнул.
— Я буду надевать длинный плащ, чтобы скрывать лицо, так и быть, — сквозь смех произнес Констан и сделал вид, будто накидывает на себя капюшон. Лексен давился смешками, зажав рот ладонью.
— Хозяин проводил меня в эту комнатку, — продолжил Бруно, отойдя от смеха. — Ничего лишнего в буквальном смысле. Пустует долго время, без отопления. Стены голые, ковра нет, просто пол дощатый. Из мебели пара стульев, шкаф старый.
— А ничего и не надо лишнего. Ведь правда? — Дюмель вздохнул и посмотрел на Бруно, подняв бровь. Тот не отрывал от него глаз. В них читалась любовь.
Констан думал: неужели Господь предначертал их с Бруно встречу давным-давно, там, на небесах? Неужели они должны были встретиться? Ведь как еще иначе объяснить, что в огромном Париже, где сотни церквей, семья Бруно выбрала именно ту, где служит Констан, причем на другом конце города? Не чудо ли это?..
Чтобы не мучить себя томительными ожиданиями, оба договорились встретиться уже в вечер пятницы.
Несколько дней спустя
Лексен дал краткие пояснения Дюмелю, как не вызвать подозрения у постояльцев и хозяина гостиницы, где должно случиться судьбоносное для обоих событие, когда они обретут единство и навсегда свяжут друг друга своей близостью. Перед прощанием Бруно вложил в ладонь Констана скомканный клочок бумаги с адресом гостиницы и именем ее хозяина и нежно сжал его пальцы. Дюмель как обычно одарил Лексена напутствием, и тот в своем ставшем обычном жесте, которому Констан не противился, приложился к его руке своими губами. Если в первые встречи его губы были холодными, то сейчас они всегда пылали. Лишь касания их ладоней долгие недели было желанным для обоих, но сейчас они поспешат наверстать упущенное и позна́ют не только сильные юношеские руки друг друга, но и нечто большее.
Бруно говорил о девяти вечера. Констан, облачившись в темные брюки и черную рубашку, подъезжая к упоминаемой станции, на которой следует сойти, накинул на себя объемный капюшон свободного и длинного плаща, который с легкостью скрыл его лицо. Каблуки щелкнули о выложенный каменной плиткой пол, когда Дюмель спрыгнул с подножки вагона, поднялся с подземной станции на улицу и перебежал дорогу на красный сигнал светофора. Необходимо пройти три квартала и свернуть. На пересечении короткой, в четыре дома, улочке и непопулярной среди горожан дороге из-за ее ухабистости, что граничила с городским парком, стояло четырехэтажное здание светло-оливкового цвета со скошенной крышей постройки начала века. На темно-зеленой выцветшей табличке — видно, ее ни разу не меняли со дня открытия гостиницы — белыми буквами италось название: «Гостиница «Новый Париж»». На улицу выходило витражное темное окно, через которое было сложно что-либо разглядеть, а входом служила дверь сбоку, со стороны улочки.
Констан помнил, что должен исполнять роль девушки, пришедшей на тайное свидание, поэтому опустил капюшон ниже и на всякий случай выправил волосы, чтобы они частично прикрыли лицо, надел кожаные перчатки, скрывая мужские руки, и приготовил записку, которую необходимо было передать хозяину, чтобы тот не задавал лишних вопросов. Пытаясь усмирить страх в душе и волнение на сердце, Дюмель тихонько толкнул дверь и шагнул внутрь. Через секунду он услышал низкий прокуренный мужской голос:
— Доброго вечера! Добро пожаловать в мини-отель «Новый Париж»! Чем могу помочь?
Ориентируясь по направлению, откуда донесся голос — Констан не мог поднять голову: если он ее вздернет, чтобы посмотреть, не наткнется ли по пути на какую-нибудь мебель, выдаст себя своей внешностью, явно не принадлежащей девушке, — Дюмель сделал короткие шаги в сторону, глядя на светлый пол и ковер под ногами. Когда в поле зрения попала потертая деревянная стойка, он остановился и, приложив ладонь ко рту, пытаясь максимально подражать женскому низкому голосу, спросил:
— Могу побеседовать с мсье Клавье?
— К вашим услугам, мадемуазель, — отчеканил мужчина, ничего не заподозрив.
Дюмель протянул ему записку. Клавье — хотелось посмотреть, как он выглядит, — несколько секунд молчал, видно, читая записку. Сердце Констана учащалось с каждой секундой. Наконец мужчина понимающе хмыкнул, вздохнул и отошел к стене.
— Эх, молодежь. Кровь всё бурлит и играет! Понимаю, дело молодое, сам помню себя таким. — Послышался звон: мужчина положил ключ на стойку. — Вот ключ. (Значит, подумал Констан, Бруно еще не здесь.) Будете ожидать молодого человека наверху? Вас не проводить?
— Нет, благодарю, — Дюмель от волнения пропищал.
— Я не буду вас никому сдавать. И жаловаться вашим родителям, ябедничая, чем и где вы занимаетесь, тоже не стану. Мне интереса в этом нет. Если люди считают нужным, пусть делают всё, что захотят — но только в рамках закона. Да будь вы и ваш молодой человек хоть король Англии и последняя публичная дама, извиняюсь, мадемуазель, то я бы даже газетчикам не сказал такое, кто тут был и что