Читать интересную книгу Шагги Бейн - Дуглас Стюарт

морг, и потому казалось вполне уместным, что все потерянные души плывут в том направлении, чтобы не доставлять лишнего беспокойства, когда, дай бог, придет их время.

Проезжая мимо вокзала, Шаг порадовался, что площадка для такси полна машин, а пассажиров не наблюдается. Туристы были унылыми, говорливыми гребаными скупердяями. Связываться с ними означало бесконечно грузить в багажник неподъемные чемоданы, после чего они садились сзади в своих шуршащих дождевиках, и от их дыхания запотевали стекла. Эти уродливые узкожопые ублюдки могли всучить тебе десятипенсовик на чай. Он ехидно бибикнул парням за рулем и поехал дальше вниз – к реке.

Дождь был для Глазго естественным состоянием. Благодаря дождю трава оставалась зеленой, а люди – бледными и подверженными простудам. Влияние дождей на бизнес таксистов было минимальным. Проблема состояла в том, что поскольку дожди были вездесущими, а высокая влажность повсеместной, то пассажиры не видели разницы между влажными сиденьями в автобусе и влажными сиденьями в дорогом такси. С другой стороны, в дождь молоденькие девочки после танцплощадки хотели добираться до дома на такси, чтобы не погубить прически или остроносые туфельки. По этой причине Шаг предпочитал бесконечные дожди.

Он остановился на стоянке на Хоуп-стрит. Долго ему стоять не придется. Тут, помимо него, поджидали пассажиров лишь два-три таксиста. Отсюда можно было за минуту добежать вприпрыжку до танцзала на Сокихолл-стрит или до Блитсвуд-сквер, откуда подгоняемой холодом рысцой прибегали фабричные девчонки. В любом варианте шансы провести неплохую ночку были довольно высоки.

Шаг сидел, мрачно курил, слушал потрескивание рации. Женщина-диспетчер сообщила, что пассажиры есть в Поссиле, откуда им нужно в Тронгейт. Голос Джоани Миклвайт был единственным на этой волне, и он каждую ночь слушал, как она вела этот бесконечный круговой монолог, просила о помощи, ожидала ответов, раздавала заказы и пресекала любые препирательства. Всегда только односторонний разговор, словно она говорила с самой собой или говорила, казалось, только с ним. Ему нравились мирные интонации ее голоса. Он находил в них утешение.

Он докурил сигарету, увидел молодую пару – они жались друг к другу, возвращались домой после позднего сеанса. Таксисты перед ним один за другим подобрали пассажиров и уехали в ночь. Он теперь стоял первым, поедал глазами группку молодых девчонок. Они сорили чипсами на тротуар и спорили, как им лучше добраться до дому. Вроде они уже собрались ехать на такси, но нет, толстушка, самая практичная из них, пожелала ждать вечерний автобус. «Оставьте ее, – подумал он, – пусть вымокнет». Самая хорошенькая, промокшая насквозь, продолжала двигаться к нему. Шаг в сумеречном свете проверял свою улыбку.

От грязных мыслей его отвлекли костлявые пальцы, забарабанившие по стеклу.

– Приятель, пассажиров берешь? – спросил мужской голос.

– Нет! – крикнул Шаг, показывая на страдалиц-девчонок.

– Вот и хорошо, – сказал старик, словно и не слышал ответа. Он открыл дверь, прежде чем Шаг успел заблокировать ее, и занес свое небольшое тело в просторном пальто в машину. – Знаешь бар «Рейнджерс» на Дьюк-стрит?

Шаг вздохнул.

– Знаю, приятель. – Хорошенькая девица прошла мимо к следующей в очереди машине. Он неуверенно улыбнулся ей, но она словно и не заметила его.

Старик проигнорировал черное кожаное сиденье во всю ширину такси и, раскрыв откидное кресло, уселся ровно за спиной Шага. Это было приметой разговорчивого пассажира. «Вот ебаное счастье», – подумал Шаг.

Снаружи было сыро, а в салоне – влажно. Теперь в машине запахло прокисшим молоком. На старике была желтая рубашка и помятый серый костюм, на который он натянул тонкое шерстяное пальто, а поверх надел еще одно – мешковатое, отчего стал похож на беженца. Его миниатюрная фигура утопала в ярдах шетландской шерсти и габардина. На голове у него сидела кепочка, в тени козырька которой торчал только его красный нос. Болтовня началась сразу же.

– Видал сегодня игру, сынок? – спросил молочный пассажир.

– Нет, – ответил Шаг, заранее зная, к чему приведет такое начало.

– Ай-ай, ты пропустил великую игру, просто охереть какую игру. – Человек разговаривал сам с собой. – А ты за кого болеешь?

– «Селтик», – солгал он. Шаг не был католиком, но воспользовался этим самым быстрым способом закончить разговор[18].

Лицо старика сморщилось, как упавшее полотенце.

– О, мудило я грешное, как же я не просек, что это папистское такси.

Шаг наблюдал за ним в зеркало заднего вида и усмехался в усы. Он не болел за «Селтик», за «Рейнджерс» он тоже не болел, но гордился своим протестантизмом. Он бы повернул на пальце свой масонский перстень, но старик не смотрел в его сторону, он совершал руками такие движения, будто плыл под водой.

Шаг озадаченно наблюдал, как старик приводил себя в состояние рассеянного отчаяния, переходя от плаксивости к воинственности. Он держал ладони перед собой, словно молил о чем-то господа. Потом он положил руку на перегородку, приблизил лицо на несколько дюймов к стеклу, отделявшему его от уха Шага, и принялся пьяным заплетающимся языком скороговоркой выплевывать случайные слова, при этом он корчил гримасы, как малыш, осваивающий разговорную речь. Крупные капли слюны затуманивали перегородку. Шаг намеренно резко затормозил, и старик с глухим стуком ударился лбом о стекло. Кепочка слетела с его головы, но это не охладило его – пассажир продолжал бормотать. Шаг нахмурился. Придется ему потом протирать заплеванное стекло.

Этот старый глазговский бродяга принадлежал к вымирающему племени исконно безобидных душ, которые с распространением в городе наркотиков деградировали в нечто более молодое и гораздо более отвратительное. Шаг посмотрел в зеркало и прислушался к пьяному монологу, речи такой тихой и несвязной, что он выхватывал из нее лишь отдельные слова: «Тэтчер», «профсоюз» и «ублюдки». Без всякого сочувствия смотрел Шаг, как старик попеременно то смеется, то плачет.

Таверна «Лауден» стояла темная, без окон, с дверью, надежно встроенной в кирпичный фасад невысокого здания. Она была камненепробиваемая, бутылкостойкая и взрывопрочная. Фасад, выкрашенный в красно-бело-голубые цвета «Глазго Рейнджерс», выглядел вызывающе дерзким в тени Паркхеда – родины «Глазго Селтик»[19], спортивной Мекки всех католиков.

Шаг сказал старику, что с него фунт и семьдесят пенсов, потом смотрел, как тот роется в карманах. Так себя вели все глазговские пьянчужки. Свое пятничное жалованье они оставляли в каждом баре, мимо которого проходили, пока у них в карманах не оставались звенеть только пяти- и десятипенсовики сдачи. Общий вес этих тяжелых монеток придавал их походкам благородную шаткость и сутулость. Они доживали неделю на эти монетки, рассчитывая на удачу, которая улыбалась им редко. Даже спать они ложились в своих брюках и безразмерных пальто, боясь, что жена или дети первыми обчистят их карманы и купят